Анатолий Максимов - Операция «Турнир». Записки чернорабочего разведки
Когда позднее я спросил своего коллегу — он был в отпуске в Москве, — почему это произошло, тот ответил, что шеф по НТР приказал не информировать Центр о работе с «Яги» «Тургая», то есть меня. Досада до сего дня жжет мое сердце. Ведь с середины семидесятых годов «Яги» занял пост специалиста по твердым ракетным топливам в Японском аэрокосмическом агентстве. Тогда я организовал его поиск от Внешторга. Один из моих источников из числа японских бизнесменов нашел «Яги», но после тщательной проверки было принято решение его не тревожить, то есть не подходить к нему от имени советской стороны. «Яги» уже стал не тем человеком, которого я знал десять лет назад.
Сегодня, с позиции опыта многих лет работы в разведке, я с уверенностью могу сказать, что случай с «Яги» — не служебная халатность, а сознательное предательство человека, который олицетворял НТР в шестидесятые годы в токийской резидентуре. Этот человек плохо кончил: будучи начальником европейского Отдела в НТР, он уничтожил документ, уличающий его в провале ценного агента. Он был изгнан из НТР и работал во Внешторге, куда его пристроил начальник разведки, у которого он был некоторое время помощником.
На встречах ветеранов или похоронах коллег-разведчиков я никогда не подаю ему руки.
За несколько месяцев до отъезда из Японии, я познакомился в увеселительном центре «Ничигеки» с лейтенантом американских военно-воздушных сил. Он служил по контракту на авиабазе Тачикава от фирмы «Шелл», специализируясь в финансовых делах по горюче-смазочным материалам.
Авиабазы нас интересовали особо: это и техника, и вооружение, и система обслуживания, а для меня еще и снабжение новейшими маслами и топливом. Но контакт с «Лейтенатом» привел к другой информации, фактически стратегического значения. Это был конец шестьдесят четвертого года — последние дни перед вьетнамской авантюрой США. Через «Лейтенанта» я узнал о подготовке американцами этой войны, точнее, о конкретных сроках ее начала. Не думаю, что «Лейтенант» был единственным источником: тут и агентура, и электронная и спутниковая разведка, но и через меня была получена в Центре такая информация.
Несколько раз побывав во Вьетнаме, «Лейтенант» сообщил о развертывании там новой базы для бомбардировщиков стратегической авиации из-под Токио, в том числе и с его базы в Тачикаве. Он сообщил, что военные действия начнутся через несколько часов после появления американской авиации на вьетнамской земле.
Из последней поездки во Вьетнам «Лейтенант» привез мне в подарок деревянный кувшин ручной работы с медными обручами, кольцами и ручкой.
Последняя встреча означала: час войны наступает. «Лейтенант» сообщил, что американские бомбардировщики вначале полетят бомбить Северный Вьетнам, а затем приземлятся на новых аэродромах в Южном Вьетнаме. Он уезжал грустным — война не предвещала ничего хорошего: ведь ему было всего двадцать пять лет. Мог ли он предчувствовать, какой трагедией обернется для его родины эта война? Унижение нации? Проклятие ветеранов Вьетнама?
В моей памяти и сейчас фраза «Лейтенанта», печально спросившего меня:
— Анатолий, почему ваше правительство не помешает этой войне?
Что я мог ответить искреннему американскому другу? Информация, которую он передавал, была нацелена на раскрытие карт американской военщины перед миром и шла в разведку. Но известна истина, высказанная одним из разведчиков: добыча информации не всегда трудна, а вот реализация ее, как правило, весьма затруднительна.
Конфликт с шефом по НТР зашел далеко, принял открытый и необратимый характер. Чашу терпения переполнило его очередное амбициозное требование: проходить маршрут для изучения города пешком. И это в Токио, где, чуть сойдя в сторону, ты оказываешься в джунглях однотипных деревянных домиков, где отсутствует система улиц и номеров домов, где только почтальон знает адреса?
Нет ничего хуже, чем сбиться с пути в этой незнающей конца и края путанице безымянных переулков и тупиков. Токио был и, думаю, остается лабиринтом, шарадой, загадкой не только для приезжих, но и коренных жителей. Знание адреса тут почти ничего не значит. Токийцы в шутку говорили: такси в столице водят бывшие летчики-камикадзе. Но даже эти отчаянные лихачи и лучшие знатоки города могут ориентироваться в нем лишь по зонам и главным улицам, паркам и храмам. Например, если сказать, что мое торгпредство находится на Роппонги — это не укажет на место его нахождения. Но если скажешь: в районе Ноги-дзака — это уже «адрес». Ноги-дзака — это храм рядом с торгпредством.
Раньше шеф работал в Лондоне. Но ведь это две большие разницы, как говорят в Одессе. Там плановый, европейский город, а здесь… Попытки объяснить ситуацию результата не дали.
…Мои коллеги советовали мне не конфликтовать с шефом, но это было против моих правил, о чем я высказывался открыто и перед всеми. Вот это «перед всеми» и решило мою участь.
В Центр пошло оперативное и личное письмо шефа, где подвергались сомнению мои профессиональные качества и предлагалось меня из токийской резидентуры отозвать. В Москве мне его показали, правда, неофициально.
И я уехал последним пароходом. Резидент не захотел со мной поговорить, отмахнулся, прикрываясь тем, что «иксы» имеют свою специфику и не ему судить наши дела.
Уезжал я не с пустыми руками. Увозил добрые (и оперативные) отношения с несколькими японскими бизнесменами и специалистами, частицу души доброго и трудолюбивого японского народа, у которого учился видеть в живой и мертвой природе невидимую для европейца красоту. Некоторое понимание традиций, полученное японцами от синтоистской и буддийской религии, помогали мне преодолевать житейские и оперативные невзгоды и в последующие годы.
Красота в естественности — архаичное несовершенство, прелесть старины, печать времени—это сабо. Но японцы пошли дальше, что мне, как европейцу, трудно понять по-настоящему. Это — сибуй. Дословно — терпкий. Это красота простоты плюс естественности при минимальной обработке материала и максимальной практичности изделия. Японцы считают такое сочетание идеалом. Сибуй — это первородное несовершенство в сочетании с трезвой сдержанностью.
Тридцать лет я на практике осваивал взгляд на природу, почерпнутый в Японии. Думаю, и оставшееся время буду все еще искать гармонию в природе и во всем, что с ней связано.
Мне близки по духу и стилю японские художники прошлого века Хиросиге, Хокусаи, Утомару. Не случайно французские импрессионисты считают их своими родоначальниками. Я благодарю судьбу, которая свела меня с народом, по-философскому принципу выращенному в пословице: «Посеешь поступок — пожнешь привычку. Посеешь привычку — пожнешь характер. Посеешь характер — пожнешь судьбу».
