Маго, графиня Артуа (ЛП) - Балуза-Лубе Кристель
В средневековье клятва была важнейшим ритуалом, имевшим очень сильный символический и сакральный смысл, который должен был придать конкретную форму заключенному между противниками миру и гарантировать его соблюдение [245]. Клятвенный мир был тем более обязывающим, что лжесвидетельство было преступлением против Бога. В силу этого обязательного характера стороны могли отказаться от принесения клятвы. Однако такой отказ должен был быть обоснован, под страхом того, что отказчика сочтут нарушителем мира. Принеся эту клятву, дворяне Артуа несомненно рассчитывали на будущее хорошее отношение графини Артуа по отношению к ним, заключая своего рода взаимообязывающий договор, и ограничивали ее суверенитет, делая ее своим должником. Осознавая, что поставлено на карту, Маго попыталась избежать этой формальности, о чем мы узнаем из нотариального документа, написанного на латыни и содержащего подробный отчет о событиях этого дня [246]. Благодаря этому исключительному тексту, в первый и единственный раз, Маго, на краткий миг, предстает воочию и оживает под пером писателя.
С самого начала Маго выразила свое неодобрение советникам короля, так как она приняла этот мир только потому, что обещала королю подчиниться его воле, а не потому, что ее устраивали условия соглашения. Перечитав договор, она в конце концов отказалась принести присягу, сославшись на то, что положения договора слишком предвзяты по отношению к ней. Таким образом первая встреча была неудачной и закончилась отъездом королевских советников, которые вернулись к Филиппу V с пустыми руками.
Следом за ними графиня также отправилась к королю, который остановился в аббатстве Лоншан. Несомненно, Маго хотела дать понять зятю, что будет выполнять приказы только от него и что он — единственный авторитет, достойный принять ее клятву. И действительно, когда Филипп приказал ей поклясться в соблюдении мира, она подчинилась:
И тут же, протянув правую руку над Евангелием, графиня сказала: "Клянусь". И как только она это произнесла, она вышла из комнаты.
Клятва стала более торжественной, так как была принесена в присутствии короля, в священном месте, и более весомой благодаря священному предмету, в данном случае Евангелию, который ее подкреплял [247]. Но эта лаконичная клятва не соответствовала требованиям традиции. Поэтому советники короля поспешили догнать графиню и привести ее к королю:
Вскоре после этого сеньоры Эймар де Пуатье и Гуго де Шалон, выйдя из комнаты, в которой находился король, подошли к графине и сказали ей: "Вы должны вернуться и поклясться снова, потому что клятва, которую вы принесли, не удовлетворяет Совет короля: то, в чем вы должны были поклясться, было произнесено неправильно".
После некоторых препирательств Маго, казалось, решила склониться к доводам королевских советников, но прежде чем подчиниться, еще раз обратилась к королю:
"Государь, я клянусь при условии, что ты придешь мне на помощь, если меня обманут, и защитишь меня от любого самозванства". И король ответил: "Дай Бог, чтобы так и было". Тогда упомянутая графиня, протянув правую руку над Евангелием, сказала канцлеру: "Клянусь, как ты сказал". И тут же графиня опять покинула зал.
Обеспечивая себя защитой короля в случае самозванства, Маго тонко добавила условие к своей клятве, прежде чем снова удалиться. Нотариус рисует довольно забавную картину, как графиня бросает вызов королю и его советникам, которые должны были быстро проанализировать последствия ее речи, прежде чем снова бежать за ней по коридорам аббатства, чтобы вернуть в покои короля.
Вновь оказавшись перед королем, она решила указать на свой статус вдовы и, тем самым, на свое невыгодное положение по отношению к окружающим ее людям:
"Я уже поклялась больше, чем хотел мой господин, и неудивительно, что мой господин, который является королем, обещает мне, вдове, помочь мне, если меня обманут, потому что я верю, что он обязан по своей доброте помогать, насколько сможет, не только мне, но и всем вдовам в его королевстве, когда их обманывают".
Этими словами Маго прямо ссылалась на клятву, данную королем в день его коронации, в которой он обещал защищать Церковь, бедных, вдов и сирот. Впервые графиня Артуа признала и даже утвердила свою принадлежность к женскому полу, которую она использовала как аргумент в свою пользу. С этого момента диалог постепенно переходит от рассуждений к пафосу:
С глубоким вздохом графиня обратилась к королю: "Милостивый государь, пожалейте меня, бедную лишенную наследства вдову, не имеющую доброго совета; посмотрите, как мучают меня эти люди из Вашего Совета: один кричит справа от меня, другой слева. А я не знаю, что сказать […]".
Из властительницы Маго превратилась в просительницу. Она представила себя слабой женщиной, брошенной и беспомощной, на которую давят советники короля, заставляя ее торопливо произносить клятвы. Сцена стала еще более напряженной, когда она разрыдалась:
Тогда графиня, держа руку над Евангелием и начиная плакать, серьезно сказала: "Я уже много раз клялась и клянусь, тем, что могу только страдать телом и душой!".
Даже если Маго была искренне поражена королевским решением, трудно поверить, что ее эмоции были вызваны внезапным пониманием содержания документа, представленного на ее утверждение. Между Днем Вознесения и Днем Всех Святых 1319 года графиня принимала за своим столом людей, которые, скорее всего, поддержали бы ее в достижении благоприятного компромисса. Король обедал в Конфлане 25 и 26 июня 1319 года в сопровождении графа Валуа, его сына Филиппа де Валуа, Миля де Нуайе, Гуго де Шалона и Эймара де Пуатье. Ранее часть из этих людей приезжала в отель графини 3 июля. Эти встречи были похожи на деловые обеды, во время которых участвующие стороны работали над текстом клятвы и обсуждали подготовку к миру. Более того, благодаря своим связям в королевской семье, графиня была хорошо осведомлена о происходящем, и ничего, вопреки ее утверждениям, не происходило без ее ведома. Более чем откровенные чувства, проявленные графиней, свидетельствовали о создании ей эмоционального фона, который был частью ритуала принесения клятвы [248]. Ее плач был драматическим проявлением ее печали и боли для присутствующих зрителей.
В Средние века слезы проливали как мужчины, так и женщины [249]. Ценимые христианской культурой и считавшиеся более искренними, чем слова, слезы были привилегированным средством общения, использование которого было в высшей степени кодифицировано и ритуализировано [250]. Слезы графини Артуа находились на стыке между выражением индивидуальных чувств и публичной эксплуатацией проявленных эмоций. Маго использовала слезы как риторический прием. Далеко не спонтанные, эти слезы стремились вызвать сострадание присутствующих, несомненно, помогли успокоить все более напряженный диалог и, в конечном итоге, стерли образ непреклонной графини, который пропагандировался дворянами Артуа на протяжении многих лет. Маго вновь представила себя жертвой беззаконного мятежа. Эти сдерживаемые слезы также были маской, за которой графиня скрывала свои чувства и истинные намерения. Плача, Маго демонстрировала не унижение, а способность контролировать свое поведение на публике, чтобы не выдать своих истинных мыслей. Таким образом, эта ее способность свидетельствует о большом политическом таланте [251].
