Томас Эдвард Лоуренс - Лоуренс Аравийский
Ауда, позеленев и задрожав от ярости, сорвал с себя головную повязку и швырнул ее на землю подле меня. Затем он помчался, как помешанный, обратно на гору, сзывая своих людей громоподобным голосом.
Они сбежались к нему и через минуту рассеялись по склону горы. Я боялся, что дело приняло дурной оборот, и добрался до того места, где Ауда одиноко стоял на вершине горы, глядя на неприятеля. Но все, что он мне сказал, сводилось к нескольким словам:
– Садись на верблюда, если хочешь увидеть, как действуют старики.
Насир потребовал верблюдов, и мы сели в седло. Арабы промчались перед нами в неглубокую впадину, переходящую в низкую гряду. Мы знали, что находящаяся дальше гора спускалась удобными склонами к главной долине Абу эль-Лиссана, несколько ниже источников. Все наши четыреста верховых людей с верблюдами теснились здесь, недоступные для глаз врага. Мы подъехали и спросили у Шимта, что это означает и куда девались всадники с лошадьми.
Он указал через гряду на соседнюю долину и сказал: «Там, с Аудой», – и, когда он произносил эти слова, оттуда внезапным потоком хлынули крики и выстрелы.
Мы неистово погнали наших верблюдов к ребру скалы и увидали наших пятьдесят всадников, стрелявших и полным галопом мчавшихся на закусивших удила лошадях по последнему склону в главную долину. Двое или трое из них упали, но остальные неслись вперед с удивительной быстротой. Турецкая пехота, столпившаяся под отлогим утесом и приготовившаяся с ранними сумерками отчаянно пробиться к Маану, заколебалась и, наконец, не устояв перед стремительным натиском Ауды, обратилась в бегство, смешавшись с его отрядом.
Насир визгливо крикнул мне окровавленным ртом: «Вперед!» – и мы, как сумасшедшие, погнали наших верблюдов через гору наперерез бегущему врагу. Склоны горы не были слишком отвесны, чтобы сделать невозможной езду по ним галопом, но достаточно отвесны, чтобы эта езда оказалась ужасной. Все же арабы смогли окружить врага, стреляя туркам в лоб. Яростное нападение Ауды с тыла вызвало в турках ужас, благодаря чему они не заметили нас, когда мы пересекали восточный склон горы. Таким образом мы также застигли их врасплох, и наша атака с фланга на верблюдах, несущихся со скоростью около тридцати миль в час, была для них неожиданна и оказалась непреодолимой.
Люди хавейтат были ожесточены избиением своих женщин, внезапно открывшим перед ними день тому назад новую и ужасную сторону способов ведения войны. Они взяли лишь сто шестьдесят пленников, многие из которых были изранены, а триста турок валялись в долинах мертвыми или умирающими.
Немного врагов избегнули той же участи, в их числе были артиллеристы и несколько верховых офицеров с их проводниками из племени джази. Шейх Мохаммед эль-Дейлан гнался за ними на протяжении трех миль, посылая им вдогонку проклятия. Распри Ауды со своими родичами никогда не втягивали в себя хитроумного Мохаммеда, проявлявшего дружбу ко всем людям своего племени, когда он оставался с ними наедине. Среди беглецов находился Даиф Аллах, оказавший нам большую услугу сообщением о королевском колодце в Джефере.
Ауда подошел к нам, покачиваясь. Его глаза сверкали от упоения битвой, и он быстро бормотал несвязные слова:
– Действуй, действуй, когда все говорят. Действуй. Пули! Абу-тайи…
Руками он придерживал свой разбитый вдребезги полевой бинокль, изодранную револьверную кобуру и кожаные ножны от сабли, изрезанные в клочья. Во время боя в него было сделано несколько залпов, один из которых убил под ним кобылу, но он остался невредим, хотя шесть пуль и пробили его одежду.
Позднее он рассказал мне под строгим секретом, что тринадцать лет тому назад он купил в качестве амулета Коран за сто двадцать фунтов, и с тех пор ни разу не был ранен. В самом деле, смерть словно щадила его и, кружась вокруг, убивала его братьев, сыновей и последователей. Книга была напечатана в Глазго и стоила не более восемнадцати пенсов, но постоянная невредимость Ауды не позволяла смеяться над его суеверием.
Он свирепо радовался происшедшему сражению, главным образом оттого, что пристыдил меня и показал, на что способно его племя. Мы потеряли лишь двоих убитыми. Разумеется, жаль было терять каждого из наших людей, но момент являлся настолько важным и настолько повелительна была необходимость господствовать над Мааном, чтобы заставить сдаться небольшие турецкие гарнизоны, преграждавшие нам доступ к морю, что я охотно согласился бы даже на гораздо большие потери, чем два человека. В подобных случаях смерть оправдывает себя.
Тем временем наши арабы уже ограбили турок, их обозы и лагерь, и вскоре после восхода луны к нам подошел Ауда и заявил, что мы должны двинуться в путь. Мы рассердились. Дул влажный западный ветер, и после зноя и жгучих страданий минувшего дня его сырая прохлада едко бередила наши раны и ушибы. Нас охватила реакция после победы и желание отдыха.
Но Ауда настаивал. Отчасти его побуждало к тому суеверие – он боялся оставаться на месте, где многие недавно нашли смерть, отчасти – нежелание, чтобы люди других кланов хавейтат видели нас обессиленными и спящими. Некоторые являлись его кровными врагами, и они могли, ссылаясь на то, что во мраке приняли нас за турок, наудачу открыть по нам стрельбу. Итак, мы поднялись и двинулись, подталкивая несчастных пленников.
Большинству из нас пришлось идти пешком. Около двадцати верблюдов пало или находилось при последнем издыхании от ран, полученных в бою, а другие слишком ослабели, чтобы вынести двойной груз. На остальных село по двое: араб и турок. Но некоторые из турецких раненых находились в таком тяжелом положении, что не могли сами держаться в седле.
В конце концов нам пришлось оставить около двадцати раненых на густой траве возле ручья, где по крайней мере они не умерли бы от жажды, хотя было мало надежды на то, что они выживут.
Насир отправился сам собирать одеяла для этих покинутых, полураздетых людей, и, пока арабы упаковывались, я спустился в долину, где происходило сражение, чтобы посмотреть, нет ли на мертвых какой-нибудь одежды, которую можно было бы использовать. Но бедуины предупредили меня и раздели их донага. Для них это был вопрос чести.
В значительной части триумф победы сводился для арабов к тому, что они надевали на себя одежду неприятеля, и на следующий день наш отряд почти целиком превратился в турецкий. Разбитый нами батальон был отлично экипирован.
Наконец наша небольшая армия была готова и медленно повернула вниз, в укрытую от ветра ложбину. Пока усталые люди спали там, мы продиктовали письма к шейхам прибрежных племен хавейтат, извещая их о победе и о том, чтобы они окружили ближайшие отряды турок и удерживали их, пока мы не подоспеем.
Мы ласково обошлись с одним из пленных офицеров, которого его товарищи презирали за то, что он являлся полицейским, и его-то мы тотчас убедили стать нашим турецким переводчиком и написать начальникам трех постов, лежавших между нами и Акабой, – Гувейры, Кесиры и Хадры, – что, если нас не доводят до ожесточения, мы берем пленных и что быстрая сдача обеспечила бы им хорошее обращение и доставку их в безопасности в Египет.
Когда наступил рассвет, Ауда выстроил нас в ряды, чтобы пуститься в путь, и вывел нас из долины.
Горные склоны Штарского ущелья расстилались перед нами на сотни и сотни футов. Их изгибы походили на бастионы, о которые разбивались облака летнего утра, а от подножия их начиналась новая земля равнины Гувейры. Круглые песчаники Абу эль-Лиссана покрывал зеленый вереск. А Гувейра предстала перед нами, как географическая карта из розовых песков, испещренная голубыми полосами ручьев и наряженная в зеленые покровы поросли. После долгих дней скитаний по плоскогорью в замкнутых долинах этот свободный край вознаградил нас своим видом.
Мы спустились по всем зигзагам ущелья Штар и сделали внизу привал. Расположившись на мягком ложе из песка, мы тотчас же заснули.
Нас разбудил Ауда. Мы защищали наше право на отдых, оправдываясь нашим состраданием к измученным пленным. Он возразил, что если мы пустимся в путь, то умрут от истощения только пленные, но если мы станем мешкать по пустякам, тогда можем умереть и мы и они; действительно, у нас почти не было воды и совершенно не было провианта. Все же мы не смогли удержаться, чтобы, пройдя лишь пятнадцать миль, не остановиться ночью для отдыха вблизи Гувейры.
В Гувейре имел пребывание шейх Ибн-Джад, колеблющийся в своей политике, чтобы примкнуть к сильнейшей стороне. Сегодня таковой являлись мы, и старая лиса была с нами.
Он встретил нас медоточивыми речами. Сто двадцать человек турецкого гарнизона являлись его пленниками. Мы сговорились с ним, что он доставит их в свободный момент в Акабу.
Было уже 4 июня. Положение не терпело отлагательств, ибо мы голодали, а Акаба все еще лежала далеко впереди за двумя крепостями. Ближайший пост Кесира упорно отказывался вступить в переговоры с нашими парламентерами. Его утесы господствовали над долиной, и захват его мог стоить больших потерь. Мы умышленно предоставили эту честь Ибн-Джаду и его неутомленным людям, советуя предпринять попытку с наступлением мрака. Он отказывался, придумывая затруднения, ссылаясь на полнолуние, но мы сурово отвергли его возражения и оправдания, обещая, что этой ночью месяц некоторое время не должен быть виден. Согласно моим записям, предстояло лунное затмение. Оно исправно произошло, и арабы без всяких потерь захватили пост, в то время как суеверные турецкие солдаты стреляли из винтовок и колотили в медные горшки, силясь выручить планету из беды.
