Михаил Зеленогорский - Жизнь и труды архиепископа Андрея (князя Ухтомского)
Освобожденный из заключения в июне 1923 года патриарх Тихон одобрил деятельность уфимских епископов во главе с владыкой Андреем и утвердил все совершенные ими хиротонии.
К тому времени еп. Андрей вновь был вдали от Уфы.
4
Интересы и работа владыки не замыкались рамками Уфимской автокефальной епархии, он не переставал чувствовать себя архипастырем Православной российской церкви. Характерной иллюстрацией позиции еп. Андрея стало его деятельное участие в событиях на северо-западе страны.
Воскресенский монастырь (известный также как Макарьевская пустынь) Новгородской епархии, расположенный в 20 километрах от станции Любань, во главе со своим настоятелем архим. Кириллом (Васильевым) стойко сопротивлялся всесокрушающему в епархии обновленчеству. Однако в среде братии в конце 1922 года нашлось два монаха, которых не удовлетворяло даже истовое и строгое православие настоятеля: они обвинили архим. Кирилла в тайном пристрастии к обновленческому расколу. Пламенные споры сотрясали стены обители до тех пор, пока в дело не вмешался викарий (а фактически – канонический руководитель) Петроградской автокефалии еп. Петергофский Николай (Ярушевич), оправдавший архимандрита и наказавший «мятежных фанатиков-монахов запрещением в служении»[274]. Еще до революции архим. Кирилл пользовался всероссийской известностью; среди его почитателей был и владыка Андрей. Так как еп. Николай (Ярушевич) был вскоре арестован и сослан, а Макарьевская пустынь была единственным очагом «тихоновщины» в охваченной обновленчеством Новгородской епархии, важно было придать ей больший авторитет в глазах верующих. Владыка Андрей предложил архим. Кириллу стать епископом и весной 1923 года совместно с епископом Михеем (Алексеевым) «бывшим Уфимским», пребывавшим тогда на покое в Оптиной пустыни[275], и епископом Ижевским Стефаном (Бехом) тайно хиротонисал его в епископа Любанского, викария Новгородской епархии.
Правильность этой хиротонии можно было бы назвать сомнительной – и впоследствии владыка Андрей за аналогичные же действия неоднократно подвергался нареканиям и прямым осуждениям со стороны многих. Во-первых, хиротонию совершали «посторонние» для данной епархии архиереи; во-вторых, произвольно учреждалось новое викариатство; в-третьих, тайные поставления не были в обычае русского православия. Тем не менее, по свидетельству архиеп. Симферопольского Луки (Войно-Ясенецкого), патриарх Тихон при проверке хиротонии, совершенной еп. Андреем и другими епископами, признал ее законной и правильной.
Столь же решительно еп. Андрей вмешался в церковные дела Средней Азии, куда был сослан после 24 февраля 1923 года. Некоторые сведения об этом содержатся в мемуарах архиеп. Луки[276], где события 1923 года описаны так:
…Из Ашхабада в Ташкент был переведен… ссыльный Преосвященный Андрей Уфимский (князь Ухтомский). Незадолго до своего ареста и ссылки в Среднюю Азию он был в Москве, и Патриарх Тихон, находившийся под домашним арестом, дал ему право избирать кандидатов для возведения в сан епископа и тайным образом рукополагать их.
Приехав в Ташкент, Преосвященный Андрей одобрил избрание меня кандидатом на посвящение во епископа собором Туркестанского духовенства и тайно постриг меня в монашество в моей спальне. Он говорил мне, что хотел дать мне имя целителя Пантелеимона, но когда побывал на Литургии, совершенной мною, и услышал мою проповедь, то нашел, что мне гораздо более подходит имя апостола-евангелиста, врача и иконописца Луки.
Преосвященный Андрей направил меня в таджикский город Пенджикент, отстоявший за 90 верст от Самарканда. В Пенджикенте жили два ссыльных епископа: Даниил Болховский и Василий Суздальский[277]; епископ Андрей передал им через меня письмо с просьбой совершить надо мною архиерейскую хиротонию…
Архиереем я стал 18/31 мая 1923 года… Когда сообщили об этой хиротонии Святейшему Патриарху Тихону, то он, ни на минуту не задумываясь, утвердил и признал ее законной.
На воскресенье, 21 мая, день памяти равноапостольных Константина и Елены, я назначил свою первую архиерейскую службу. Преосвященный Иннокентий уже уехал. Все священники кафедрального собора разбежались как крысы с тонущего корабля, и свою первую воскресную всенощную и Литургию я мог служить только с одним протоиереем Михаилом Андреевым.
На моей первой службе в алтаре присутствовал Преосвященный Андрей Уфимский; он волновался, что я не сумею служить без ошибок. Но, по милости Божией, ошибок не было.
Патриарх действительно был удовлетворен поставлением во епископы – «в момент, когда вся православная иерархия была под угрозой» – профессора-хирурга В.Ф. Войно-Ясенецкого, особенно с учетом той опасности, которую представляло собой наступление среднеазиатских обновленцев на православную иерархию. Поэтому после того как новопоставленный еп. Лука был арестован (вместе с еп. Андреем[278]), а затем вызван в Москву, патриарх Тихон в Сергиев день, 18 июля 1923 года, отслужил вместе с ним литургию[279].
Вернувшись вскоре в Ташкент, еп. Лука посвятил себя делу духовного и физического врачевания; пациенты этого действительно великого хирурга считали, что он обладает чудодейственной силой исцеления (сам владыка Лука был того же мнения). Косвенным свидетельством значимости его хиротонии стали позднейшие сетования обновленческого «Апологета-Благовестника» Александра Введенского в докладе «По Средней Азии» (18 сентября 1927 года): «В Ташкенте долгое время пребывали староцерковнические епископы. Там побывали Андрей Ухтомский, Арсений б. Новгородский, Никандр Феноменов и др. Я нарочно обращаю ваше внимание на это, потому что это делало наше положение не особенно легким»; дальнейшую часть своего Введенский посвятил по преимуществу описанию пастырского служения и противообновленческой деятельности еп. Луки – «нынешнего идейного вождя «староцерковников» в Средней Азии».
Владыка Андрей вел себя вполне самостоятельно, мотивируя это необходимостью в сложившихся обстоятельствах, опорой на святоотеческое предание и на решения Поместного собора 1917–1918 годов. Так, например, известное 59-е правило Карфагенского собора, дозволяющее обращаться к государственной власти в случае, если какой-либо из епископов вторгнется в чужую епархию и произведет там беспорядок, на Поместном соборе было несколько ревизовано: в определении «О мероприятиях по прекращению нестроений в церковной жизни» от 6(19) апреля 1918 года говорится о «некоторых епископах, клириках, монашествующих и мирянах, непокоряющихся и противящихся церковной власти и обращающихся в делах церковных к враждебному Церкви гражданскому начальству и навлекающих через то на Церковь, ее служителей, ее чад и достояние многоразличные беды»[280]. И хотя в пунктах этого определения речь идет о неподчинении и доносах на высшую церковную власть и на свое непосредственное церковное руководство, из него совершенно явственно вытекает недопустимость для верующих обращаться за разрешением своих внутренних вопросов к властям предержащим с их аппаратом насилия.
Именно под данное соборное определение подпадают действия ташкентских обновленцев, чьими интригами еп. Лука вскоре после своей первой архиерейской литургии был ненадолго арестован вместе с еп. Андреем (начало июня 1923 года); тем самым, как отмечал владыка Андрей[281], ташкентская кафедра расчищалась для живоцерковника Николая Коблова. Освобожденный из-под ареста, владыка Андрей был переведен в ссылку в туркменский поселок Теджент.
Насколько известно[282], в ноябре 1923 года владыка Андрей вновь арестовывается в Тедженте, в апреле 1924 года находился в камере №7 теджентского отдела ГПУ, с 5 ноября по 14 ноября 1924 года содержался в тюрьме в Ташкенте, а в середине ноября 1924 года вывозился в Москву, откуда был возвращен в ссылку в Туркестан.
К этому моменту относится совершенно фантастическая, видимо, интерпретация А.А. Золотарева: «Годы развития и внедрения в русскую историю Социальной Революции епископ Андрей жил в ссылке в Средней Азии, причем ему на миг улыбнулась его манящая к себе звезда возрождения в духе святоотеческого прошлого и нашей современной Русской Церкви. Он был вызван в Москву, и ему предложено было возглавить Русскую Церковь. Епископ Андрей после долгих бесед и внутреннего колебания согласился, выставив со св<оей> стороны два условия: независимость церковного прихода (он – юридическое лицо, владеет храмом, организует христ. попечительство и т.д.) и во 2, полная свобода православной христианской проповеди. Соглашение не состоялось. Еп. Андрей вернулся к себе в Среднюю Азию и, хорошенько не помню, чуть ли в это же самое время (или незадолго перед этим) испытал целый ряд огорчений от столь же неудачных переговоров с нашими староверами»[283].
