Елена Макарова - Фридл
ОН (тянет занавеску и оборачивается). Ну и? Есть там что?
ОНА взглядывает в окно и плотнее закутывается в одеяло.
ОН (рука на ручке окна). Замерзла?
ОНА. Ночь влажна.
ОН (смущенно глядя). Мы здесь в безопасности. (Идет к ней, пытается уложить ее в постель.)
ОНА (сопротивляется). Нет! Нет!
ОН. Тебе что-то приснилось.
ОНА (неохотно и слабо). Я спала…
ОН (садится на кровать). Так давай спать дальше.
Спать? Мы должны что-то решить, срочно, с чем мы явимся к Фиртелю? Франц бреется, оттянув пальцем нос, очень смешно смотреть на мужчин во время бритья, они так сосредоточены.
ОНА (глядит в окно, без страха, с любопытством, утверждаясь в собственной правоте). Но все-таки что-то е с т ь!
ОН (недовольно). Ну что?! Что там должно быть?
ОНА (одержимо): Да… вот именно… где должно?.. (Глядит в зеркало и поправляет волосы; в ужасе отшатывается.) О, как я выгляжу! Как я выгляжу!
Франц перед зеркалом, спрыскивает лицо одеколоном, шлепает ладонями по щекам. Я не вижу себя в зеркале, ростом не вышла. Франц приподымает меня за подмышки. Теперь вижу. Мятая кожа, нижние веки припухли. У нас есть десять минут? Лучший способ привести себя в порядок – лечь и положить на лицо полотенце, намоченное в холодной воде. Этому меня научила Шарлотта. Полотенце быстро нагревается. Может, у меня жар?
ОН (злясь). Оставь зеркало!
ОНА (прижимает ладони к вискам). Это не я.
ОН (становится перед ней и заслоняет зеркало). Так кто же?!
ОНА (повторяет). Да… кто…?
ОН (взрывается). Черт подери! (Сдерживает себя и топает ногой.) Ничто!!
ОНА (взирает на него в ужасе). Ничто! Ничто!
ОН (взяв себя в руки). Ты меня просто сводишь с ума! Твой бред…
ОНА отшатывается от него.
ОН (отпускает ее и беспомощно в ужасе глядит вокруг себя). Что? Что?
ОНА (утомленно). Ты меня душишь.
ОН (вне себя, бегает по комнате). Нет! Нет! Нет! (Стоит посреди комнаты.)
ОНА (с тупым упрямством). Открой окно.
ОН (колотит по окну кулаками). К черту! (Рвет на себя двумя руками ручку окна.) Да!!! (Окно грохается на него, стена между окнами проламывается, зеркало валится в комнату, разбиваясь.)
Я смотрю на Франца, тот спокойно слушает, словно это не про нас. Но ведь и действительно не про нас. Это пьеса Штрамма, 1914 года, а мы познакомились в 1917-м, у Иттена. Стену мы, разумеется, не проламывали. Но ручка!
ОН швыряет ручку в обломки и разражается диким хохотом.
И на Франца напал хохот…
ОНА (дрожа от ужаса). О! О! ты! ты! ты! ты! Ты страшен! страшен! Ты!
(Голоса, крики, шум снаружи и в доме.)
Дальше начинается несусветное. В дверь стучат, вламываются Хозяин и Работник с ломом, Хозяин требует денег. Он ложится в кровать и укрывается с головой, Хозяин в истерике вызывает полицию. Гром и молния. Ей кажется, что шумит река. Он отдает кошелек Хозяину, кошелек падает в пролом, на улице бушует чернь, Она думает, что бушует вода. Дикий крик и тишина. Убийство! Убийство! Она умоляет его бежать, но тут врывается безумная Масса, Он выхватывает пистолет… и убивает Ее мужа.
Он говорит полицейскому, что Она – его жена, но Масса кричит: «Враки!» Пожар, горит ратуша. Народ неистовствует: «Ее муж умер, а Она смеется, он поджег город!» – «Это дьявол дьявол дьявол наши дети наши дети он дьявол дьявол. Приведите пастора!»
Ее сестра подводит к ней двоих детей, Она бросается им в ноги. Простите! …Небо горит, стены рушатся. Дети убегают от страха. Он умоляет Ее бежать, быстро. Все рушится, река вышла из берегов – все летит в тартарары.
Он говорит Ее сестре: «Твоя сестра пробудилась. Да, неожиданно пробудилась». Крыши в дыму, колокола и колокольчики, звезда вспыхивает… Он и Она медленно поворачиваются друг к другу, прижимаются, стоят, рука в руке, и пристально глядят на звезду. Пока еще не желтую.
По дороге в Веймар Франц спит на моем плече. Я не могу уснуть, не знаю, чем я больше взволнована – ночью, проведенной с ним, или историей про ручку, выдернутую из оконной рамы. Мы отдали ключ консьержу, ничего не сказав о поломке. Я не суеверна, но все же, если совпало начало, не совпадет ли конец, неужели мои дети испугаются меня и убегут, и этот пожар…
Цветоформы сновидений. Свет гуляет по ним, фонарь, как на тюремной вышке. Театр теней.
Франц, проснись, мне страшно!
Страшно? – Франц мгновенно просыпается и напяливает мне на голову свою клетчатую кепку. – А если так?
А так – смешно!
Стоит ли принимать жизнь всерьез? По мне, она того не стоит. Знаешь, почему Штрамма убили на войне? Потому что он принимал жизнь всерьез. А я не принимал – и меня комиссовали.
Дорогая Анни!
Я скотина и давно должна была написать. Теперь, сидя в Дрездене в кафе, ожидаю Франца, у которого заседание в театре, уже 9.30, у меня нет при себе никаких денег, так что я уже нервничаю, однако он придет до 12. Будут ставить «Пробуждение» и «Невесту мавра» Штрамма.
В Берлине, моя дорогая, Стефан делает все, чтоб раздобыть для тебя деньги. Не позволяй, дорогая, сторонним силам толкать тебя на решения, неважно, какого рода это воздействие – идущее изнутри вовне, как у Франца, или что-то уж совсем внешнее, как, например, отсутствие или наличие денег. Моя дорогая, золотая, твои пустота и отчаяние мне так знакомы; этой зимой ничего другого и не было.
Об одном лишь прошу я тебя. Никогда, никогда, никогда ты не должна чувствовать себя униженной, говорить себе: когда я поднимусь снова? Потому что ничто не может остановить твое движение, не дать тебе идти дальше, суть ведь не в высоте и глубине, а в том, чтобы выдерживать испытания.
8. Соломенная невеста
Каждый из нас находит те книги и сюжеты, которые ищет и в которых нуждается. Наш сюжет развивается в гуще идей и новых течений. Все кипит, пузырится, пенится, булькает, переливается через край.
Рациональность – вместо экспрессивности.
Объективность – вместо индивидуализма и субъективности.
Технология – вместо кустарщины.
Технология – вне традиций и классового сознания.
Машина – будильник пролетариата.
Конструктивизм – социализм мировосприятия.
Я – за все сразу. За всеобщность. За стирание границ. Но разве не стремление ко всеобщему вызывает рознь?
Моя Анниляйн!
Жизнь состоит не столько из лет, сколько из минут. Не пытайся сейчас ничего делать, поправляйся, а тем временем возникнут тысячи вещей, за которые ты сможешь взяться.
Здесь был провал за провалом, но завтра премьера; при этом наша работа такая тупая, что никакими словами не выразить.
Писала ли я уже тебе, что у нас теперь есть ателье для работы? Вчера мы осматривали маленький домик: дешевая аренда, много комнат… Театр теней все еще не готов. Гропиус ведет себя хуже некуда; чего еще от него ожидать? Здесь будет выставка Баухауза. Что тут будет? Думаю, это вопрос решенный.
Ты находишь, что я не должна была брать Франца в партнеры? Я и сама об этом думала, но если человеку так сильно хочется, и покамест это лишь месячная попытка. Ведь Франц такой добрый и порядочный.
Дни после премьеры довели нас до полного изнеможения. Ближайший план работы таков. Будут ставить пьесу Кайзера. Георг Гросс делает инсценировку. Тогда мы по крайней мере сможем подготовить другие вещи: еще что-то из Штрамма, «Вакханок», «Царя Иоанна». На мой вкус, это чересчур вычурно. Когда кожа истерта до такой степени, что сквозь нее видно, как течет кровь…
В субботу у меня первое занятие. Я боюсь. Мои отношения с людьми как-то разладились. Я променяла всех на одного человека и не хотела бы ничего иного, но тем не менее чувствую, что я бедна и ограниченна. Нет, в глубине души я счастлива, просто меня часто охватывает малодушие, почти единственная причина всех напастей.
Анниляйн! С тобою меня не покидает чувство, как перед премьерой: чем хуже генеральная репетиция, тем лучше представление.
Мы слушали концерт Горенштейна. Очень грамотно, но мысль без таланта тоже никуда не годится.
Стефан заболел в Веймаре, я застряла в Лейпциге.
Дитя мое Анни! Пожалуйста, сходи ко мне домой, там в письменном столе ключ и, вероятно, паспорт – отошли мне его экспрессом по адресу: Лейпциг, отель Хауфе Россштрассе. Объясни там, что я уехала поневоле, надеясь, что в субботу вернусь, но от перенапряга у меня случилось кровотечение или что-то в этом роде, и я должна лежать…
