Иван Майский - Воспоминания советского дипломата (1925-1945 годы)
Будучи в Лондоне, я не видел всех подробностей этой великой драмы, всех происходивших в ходе боев реорганизаций, перегруппировок, смены одних командиров другими, но основные линии развертывающейся картины были совершенно ясны. Гитлеровцы, не жалея ни сил, ни средств, бешено рвались к Волге и на Кавказ, а советские люди грудью стояли против них, бились до последнего, истекали кровью — и все-таки медленно, шаг за шагом, упорно цепляясь за каждую позицию, за каждый холм, за каждую речку, отступали перед этой грозной лавиной огня и металла. Невольно вставал вопрос: что же дальше? Устоит ли Красная Армия перед проклятым врагом? Удержит ли Сталинград? Защитит ли Кавказ?.. Чем глубже немцы врезались в донские степи, чем ближе подходили к Волге и предгорьям Кавказа, тем более мучительным становился этот вопрос.
К середине сентября немцы подошли вплотную к Сталинграду, и бои начались на его окраинах. Две недели спустя им удалось захватить центр и южную часть города. Мамаев курган переходил из рук в руки. Через территорию Тракторного завода проходила линия фронта, но цехи и мастерские, оставшиеся в наших руках, продолжали работать, ремонтируя подбитые танки, вышедшие из строя автомобили, пострадавшее в боях оружие. 14 октября был особенно горячий день: борьба шла за каждый дом, за каждый этаж дома, за каждую лестницу. Немцам удалось пробиться к Волге уже в самом городе.
У меня сохранилась копия моего письма M.M.Литвинову, отправленного в конце октября 1942 г. Максим Максимович в то время был советским послом в США, и мы при всяком удобном случае обменивались взглядами и новостями. Это письмо прекрасно показывает, какие настроения вызывали у меня события, происходившие на Волге.
«Последний месяц, — сообщал я Литвинову, — живу только Сталинградом. Точнее, мучительно переживаю все, что там происходит. Ужасная картина и вместе с тем героическая. Не знаю, было ли что-либо подобное в истории. Кажется, нет. И все думаю, думаю, без конца думаю: устоим мы на Волге или нет? Объективно положение как будто бы отчаянное. Геббельс уже кричит, что Сталинград взят, что остались лишь отдельные очаги сопротивления и что ликвидация их дело не армии, а полицейских команд. Геббельс, конечно, преувеличивает, но и по нашим сводкам ситуация выглядит критически. И все-таки я не верю, не могу поверить в падение Сталинграда! В глубине глубин моей души таится какое-то стихийное чувство, что это не конец. Самое величие героизма, проявленное в Сталинграде, делает необходимым его продолжение. Ах, если бы это чувство меня не обмануло!.. Может быть, в нем находит свое отражение тот полный величайшего исторического значения факт, что наша страна никогда, ни при каких условиях не погибала. Я уверен, что она не погибнет и сейчас».
В конце сентября 1942 г. я как-то имел большой разговор с Ллойд Джорджем. Старик был сильно встревожен перспективами войны и откровенно признавал тяжелое положение антигитлеровской коалиции. Бегло охарактеризовав ситуацию на каждом из фронтов, он закончил:
— Конечно, каждый фронт имеет свое значение, и некоторые из наших фронтов имеют даже очень большое значение, но все-таки самое важное сейчас это то, что происходит у вас, на берегах Волги, Эта битва имеет поистине мировое значение. Если вы ее выиграете, Гитлер и все его подголоски погибнут. Не сразу, не немедленно, лишь в конечном счете, но все-таки погибнут, окончательно погибнут… Ну, а если вы проиграете эту битву…
Ллойд Джордж на мгновение замолчал и затем с усилием закончил:
— Тогда мне страшно подумать, что станется с человечеством… От исхода того, что совершается сейчас на берегах Волги, в полном смысле зависят судьбы мира… Горячо желаю вам самой полной победы!
В первых числах ноября 1942 т. в Лондон приехала небольшая группа советских комсомольцев. Их было трое: Н.Красавченко, В.Пчелинцев и Л.Павличенко. В те дни союзники прилагали большие усилия к мобилизации молодежи различных наций для борьбы с фашистскими державами. Мобилизация имелась в виду и военная, и духовная. С этой целью в США и Англии были организованы большие международные конференции юношества, на которых наша комсомольская тройка представляла Советский Союз.
Комсомольцы побывали сначала в Америке, где к ним с особой теплотой отнеслась жена президента Элеонора Рузвельт, а из Америки прибыли в Англию.
Разумеется, наше посольство окружило комсомольскую делегацию самой дружеской атмосферой и оказало ей всемерную помощь в выполнении ее задач. Делегация участвовала не только в Международной конференции молодежи, состоявшейся в Лондоне, но и совершила ряд поездок по Англии, везде выступая перед юношескими аудиториями, рассказывая им правду о Советской стране и подчеркивая чрезвычайную важность второго фронта для скорейшей победы над гитлеровской Германией. Не подлежит никакому сомнению, что наши комсомольцы сделали большое и полезное дело во время своего пребывания на Британских островах. 14 ноября по приглашению Международной юношеской конференции мне пришлось выступить перед ее участниками с речью о мировой ситуации, и, когда сейчас, много лет спустя, я перечитываю текст этой речи, мне особенно бросается в глаза дух проникающего ее оптимизма.
«Ваша конференция, — говорил я, — собралась в тот момент, когда на мировом поле битвы происходят очень важные перемены… Мы чувствуем, как первый порыв свежего ветра проносится через тяжелую и сгущенную атмосферу, в которой да сих пор дышали Объединенные Нации».
Великий перелом
Утром 20 ноября я получил из Москвы спешное послание Сталина, адресованное Черчиллю. В нем говорилось:
«Начались наступательные операции в районе Сталинграда, в южном и северо-западном секторах. Первый этап наступательных операций имеет целью захват железнодорожной линии Сталинград-Лихая и расстройство коммуникаций сталинградской группы немецких войск. В северо-западном секторе фронт немецких войск прорван на протяжении 22 километров, в южном секторе — на протяжении 12 километров. Операция идет неплохо»[246].
Наконец-то! — молниеносно пронеслось у меня в голове. Я был глубоко взволнован и чуть не танцевал от радости. Сразу же перевел послание на английский язык и повез его Черчиллю. Тот быстро пробежал текст и в некотором раздумье ответил:
— Это великолепная новость… Если… если ваше наступление не выдохнется через несколько дней.
— Не выдохнется! — воскликнул я.
В тот момент у меня в сущности не было никаких реальных доказательств этого, по мне страшно хотелось, чтобы было именно так, и я не мог себе представить, чтобы Сталин посылал Черчиллю столь оптимистическое послание, не имея на то достаточных оснований. Я вспомнил, кстати, как почти год назад, накануне отъезда Идена в Москву, я реагировал на сомнение Черчилля, будут ли предстоявшие англо-советские переговоры проходить в Москве или в Куйбышеве (напомню, что в декабре 1941 г. немцы стояли на пороге столицы). Я тогда сердцем ответил: «Конечно, в Москве!»
