Ящик водки - Кох Альфред Рейнгольдович

– Ну так я дома-то не ввожу конкуренцию.

– В каком смысле?

– Ну вот ты сам дома – царь, бог и воинский начальник.

– Ну?…

– А вдруг найдется человек умнее тебя, красивее…

– Тогда моя жена меня бросит и уйдет к нему – вот и все.

– Ну да, он постучится в дверь, ты откроешь, он скажет: я хочу у вас устроить конкуренцию, поскольку я самый умный и красивый. Ты, наверно, ему скажешь: иди, братец, по холодку. И на охрану наложишь взыскание – зачем его пропустила.

– Ну, на самом деле я так не поступлю, это с моей стороны будет глупый поступок. По той простой причине, что моя жена может с ним встречаться вне дома.

– Ну, поступок, может, и глупый. Но лично я, к примеру, не подписывался совершать только умные поступки.

– Ха-ха! Но нельзя отношения в экономике сравнивать со взаимоотношениями в семье.

– Почему? Семья – это твой народ… Другого у тебя нет. Вот и все.

– Когда речь идет о моем доме, это частная собственность. Священная. А когда речь идет о государстве, то это довольно условная вещь – что мое, что не мое. Ты же сам говорил, что Россия не за-се-ле-на.

– Да.

– Она занимает седьмую часть суши, ее, эту часть, обустроить не может, проложить дорог, построить городов, заселить ее, наконец. Если б не большевики, русских бы было 400 миллионов.

– Я допускаю, что часть территории надо отдать людям, которые будут реально работать. И пусть они на этом куске живут. Под нашим мудрым руководством и контролем. А не так, чтоб они на нас косо смотрели и не пускали в свои кабаки, как вон японцы, к примеру, наглеют. Зачем же чужих себе на голову сажать! Японцы, у них там есть особые бани и публичные дома, куда белых не пускают. Принципиально. Помню случай, как в баню не пускали одного американца. Жену его, японку, пустили. И одну дочку, которая в маму. А вторую, которая в папу, не пустили – хотя она по-японски лопочет безупречно и метрика у нее японская. Но харя у нее не косоглазая. Ну ладно, японцы так у себя дома изголяются. А китайцы – уже у нас дома. Выгода китайцев во взятии Чечни в аренду теперь тебе, надеюсь, понятна. Теперь объясню тебе нашу выгоду. Она в том, что китайцы будут с чеченами на ходу решать вопросы и даже не станут спрашивать, как тех зовут. Понимаешь, если они своих на площади Тяньаньмынь подавили танками и ни один мускул не дрогнул на их лице… Студентов подавили! Казалось бы, студенты – это лучшее, что есть в нации. Молодые, чистые… Так китайцы их раздавили, и нация это схавала не поперхнувшись. Наши бы, кстати, обосрались.

– Да ладно! Тоже постреляли немало…

– Не слышал ничего про стрельбу. Еще такое соображение в пользу моей идеи. У китайцев же тоже есть исламские сепаратисты – уйгуры. Которые их тоже достали. Вот сказать им: китайцы! Чечня ваша на 99 лет, все, работайте! Осваивайте территорию! Так они Басаева поймали б и шкуру спустили, и все распахали там. Не позволили чеченским Робин Гудам портить их бизнес. Чечня бы превратилась абсолютно бесплатно в цветущий сад. Причем совершенно мирный. Дальше, значит, смотри. В 2001 году у меня еще такое событие было. Я вступил в Союз писателей. Сделал я это по следующим мотивам. Я подумал: ну вот уже у нас застой, кругом чекисты, вот уже возвращается советская власть. И надо уже настроиться на жизнь при ней. Вот скоро начнут за тунеядство винтить, еще за что-то. А я вступлю в Союз писателей и буду говорить: пошли вы на хер, я член творческого союза. И милиция замудохается меня преследовать за тунеядство, не сможет меня погнать работать на советский завод. В Союзе-то журналистов я состою, но он не очень творческий, журналистов все-таки держат за простых людей, а писатели, они более такие небожители. Как бы. Я абсолютно отчетливо помню этот ход своих мыслей! Потом прошел год, два, все вроде чисто и спокойно. И я подумал: чего-то я немножко перебздел. Ну да ладно, вступил и вступил. Так вот теперь получается, что у меня была нормальная реакция! Я правильно захеджировался! Ну, смешно же? И я еще в 2001 году упорно продолжал ездить по зонам и дописывать тюремную книжку, которая вышла в 2002, кажется, году. Я тогда проехал по знаменитым мордовским лагерям. Они стоят в таких чудных сосновых лесах. Песок там… Чуть не дюны. То есть совершенно дачные места, курортные.

– Это же на Волге.

– И был я там на зоне, где сидят только туберкулезные. Они совершенно жуткие такие, умирающие. И там была главврач, у нее мать умерла от туберкулеза, поэтому она стала работать с туберкулезом. Очень трогательная история.

– Фтизиатр называется. У меня был случай – мне ставили туберкулез. Слава Богу – ошиблись…

– Воспаление легких, да?

– Ну. Я, откровенно говоря, так обоссался тогда. Думал – труба, приплыли. Я даже курить бросил!

– Ну это только на пользу. Некоторые ж худеют.

– Какое там – я поправился на 7 килограммов.

– Ну, кто не курит и не пьет, тот здоровеньким, блядь, помрет. И еще там есть зона, где сидят иностранцы одни.

– Негры в основном.

– Не. Я говорю: а кто у вас сидит? Мне отвечают – есть вот граждане Соединенных Штатов. Ни хера себе! А ну дайте-ка мне их. Да ладно, это армяне, из Лос-Анджелеса. И еще много негров из какой-то страны типа Танзании. Человек 50.

– А, они носили наркотики!

– Они говорят: мы все сидим ни за что, нам подкинули наркотики.

– Разом всем, да.

– «Мы абсолютно ничего и никогда, нам просто подкинули». Вот эти поездки по зонам… Это затягивает. Я когда не езжу долго, мне как-то неуютно делается, я чувствую какую-то неправильность в жизни. С чем это сравнить? Это все равно как долго не ездить в Париж или Нью-Йорк. Там какая-то своя, другая жизнь, другой градус, другой накал, другой полюс. Из зоны когда приезжаешь в Москву, она кажется такой мощной, такой сверкающей. Такой, что ни словом сказать, ни пером описать. И ценишь простые радости – а вот сейчас сяду пить чай и выпью сколько захочу! А хоть и во все даже водки! Или в любое время как захочу – пойду прогуляюсь. То, чего люди на зоне не имеют, ты какое-то время по инерции – это послевкусие – еще высоко ценишь. А потом привыкаешь к этим простым радостям и снова тяжело становится радоваться жизни. А вот еще в 2001 году я сделал интервью с человеком по имени Рафик Ашидович. Это был начальник Бутырки. И вот он рассказывал, как он поступил туда. Он пришел из армии, а тут как раз Олимпиада. А он в свое время хотел стать спортсменом, но ничего из этого не вышло. И он решил: хоть съезжу в Москву, какие-нибудь соревнования посмотрю. Приехал, познакомился случайно с тюремными охранниками, и они его к себе заманили: а что, сутки через трое, спортзал свой. Он купился на это дело и потихонечку стал надзирателем и даже дослужился вон до чего. Я говорю: ну как у тебя Гусь-то сидел, расскажи! Он рассказывает: Гусь вел себя безупречно в тюрьме. В отличие от… забыл, кто там сидел из прокурорских? А! Илюшенко! Так тот законник кидался чернильницами, орал, что со всех погоны посрывает, не давался обыскивать. Что касается Гуся, то он был сама деликатность и предупредительность. Отпечатки? Пожалуйста-пожалуйста. Вот здесь ответьте, тут подпишите. Он: да-да. А вот здесь? Как скажете. Не орал, никаких голодовок, чисто, деликатно – великолепный был зэк, просто не могли нарадоваться на него. Я говорю: ну конечно, он там во всех камерах поставил телевизоры и холодильники. Рафик это опровергает: да не ставил он никаких телевизоров. Как же так, в газетах писали. Он говорит: удивляюсь я на вас, журналистов, наврете чего-то в газетах, а потом сами же и верите. Я потом спрашивал у адвоката Астахова, который вел дело Гуся, – что ж это твой клиент пообещал и не сделал? Астахов сказал, что Гусь дал миллион рублей на тюрьму, а что на них купили, не его вопрос. Ну а потом этого Рафика Ашидовича, милейшего человека, как известно, выгнали.

– Потому что у него люди сбежали. Подкоп…

– О, и в Марокко я еще в том году съездил. Ты был в Марокко?