Т. Полнер - Дейвид Гаррик. Его жизнь и сценическая деятельность
Поездка в Париж была давнишней мечтой Гаррика: еще два года назад он говорил известному романисту Стерну, что собирается заглянуть в столицу Франции, и его самолюбию было, вероятно, очень лестно, что его там знали и ожидали с нетерпением и любопытством. В 1763 году он наконец выехал вместе с женой из Лондона. Перед отъездом Гаррик подписал ангажемент с Повелем, молодым клерком из Сити, декламацию которого ему удалось слышать в одном из клубов. Конечно, он приобрел чистую тетрадь с твердым намерением записывать все свои впечатления, но… как всегда это бывает, скоро забросил свой дневник. Путешественники того времени несколько отличались от современных туристов: поездка на континент (особенно в Италию) стоила очень дорого и потому была далеко не всем доступна. За границу отправлялись или люди очень состоятельные, или очень известные: те и другие захватывали массу рекомендательных писем и могли таким образом проникнуть в среду, почти закрытую для нас, то есть в дома знаменитых ученых, литераторов и знати. Впрочем, в Париже Гаррику это было сделать очень легко: французы охвачены были в то время страстною англоманией, и для знаменитейшего из английских артистов все двери, конечно, были открыты. Четверги барона Гольбаха, среды Гельвеция, приемные дни госпожи Неккер и так далее, и так далее – погрузили его сразу в веселое и остроумное общество французских писателей и ученых. Один из его соотечественников, мистер Невиль, устроил вечер, на котором собрал все, что было интересного в Париже. Среди гостей встречаются такие имена, как Гримм, Дидро, Мармонтель, Д’Аламбер. Знаменитая французская артистка Клерон также находилась среди приглашенных, но героем вечера был Гаррик. Конечно, все нетерпеливо ждали случая, чтобы познакомиться с талантом знаменитого артиста, но вместо того, чтобы прямо попросить его об этом, французы с обычною своею галантностью уговорили Клерон прочесть несколько монологов и тем как бы вызвать Гаррика на то же самое. Он изобразил сцену с кинжалом в «Макбете», проклятие Лира и постепенное опьянение засыпающего Джона Брута. Конечно, французы были в диком восторге, и Гаррику не удалось так дешево отделаться. Среди других сцен он рассказал одну, выхваченную прямо из жизни лондонской уличной толпы: мальчишка несет лоток с тортами, но неожиданно спотыкается и роняет их; недоумение и оцепенение его переходит мало-помалу в ужас и заканчивается ревом отчаяния, самого горького и самого беспомощного. Французы долго вспоминали этот вечер, а Мармонтель написал ему на другой день письмо, полное комплиментов и восхищения.
Один из первых визитов Гаррика был, конечно, в Comédie Française, которая показалась ему на первый взгляд грязной и темной. Труппа театра была в то время превосходной: в первом ряду выделялись Клерон и Дюмениль, две трагические героини; первая – вся искусство, красота и пластика, вторая – сама простота, жизнь и естественность. Клерон была знакома с Гарриком еще в первый приезд его в Париж (1751); он тогда еще предсказал, что она сделается великой артисткой, и предсказание это сбылось. Из мужчин выделялся Лекен, который, однако, не был еще тогда знаменитостью, и Превиль – превосходный, хотя и несколько «однообразный» комик. Со всеми ними Гаррик сошелся очень близко. Как только он прибыл в город, театральное товарищество, с истинно французской любезностью, почтило его поздравлениями с приездом и билетом для беспрепятственного входа в театр. Среди всевозможных увеселений быстро пролетели несколько недель, и знаменитый артист с сожалением оставил Париж. Он объехал почти всю Италию, встречая везде такой же ласковый прием, и имел случай еще в нескольких местах показать силу своего таланта. По несчастию, в Мюнхене с ним случилось сильное разлитие желчи, которое продержало его целый месяц в постели. Парижские друзья не узнали его, когда он снова попал в их общество.
Но, помимо болезни, он не мог уже теперь вполне наслаждаться свободной и веселой жизнью туриста. Друри-Лейн неотразимо тянул его назад, в Лондон, а «идол популярности» не давал спать «забытому» артисту. Дело в том, что пока знаменитейшие и умнейшие французы превозносили его до небес, живописцы писали с него портреты и в театре парижская публика смотрела больше на него, чем на сцену, – там, по ту сторону Ла-Манша, восходила на театральном горизонте новая звезда, которая заставила англичан на время забыть своего отсутствующего идола. Имя Повеля, молодого клерка, определенного Гарриком на сцену Друри-Лейна, было у всех на устах, и успех его сулил знаменитому артисту нового соперника. Положим, эта звезда была одним из тех метеоров, которые промелькнут и мгновенно исчезнут; но ни Гаррик, ни лондонская публика тогда еще не сознавали этого. При таких обстоятельствах зависть, в которой обвиняли Гаррика по отношению к молодому актеру, была бы вполне понятна и извинительна со стороны человека, жившего поклонением толпы… Очень может быть, что Гаррик и завидовал Повелю… Мне кажется только, что тем большей заслугой с его стороны является доброе, честное и безукоризненно джентльменское отношение к сопернику, о котором свидетельствует переписка его с этим последним; своим же друзьям он писал, что охладел к сцене и думает навсегда ее оставить; но это было временное равнодушие, порожденное успехом соперника.
О пребывании Гаррика в Париже сохранилось столько анекдотов, что рассказать их все решительно невозможно. По своему обыкновению, он много дурачился и выкидывал разные шутки, несмотря на болезнь и скверное настроение духа. Мармонтель рисовал с него свой известный портрет, который изображает Гаррика-комика, отворяющего дверь и весело смотрящего на пасмурного Гаррика-трагика. Скучая во время сеансов, артист забавлялся тем, что ежеминутно поражал художника, принимая самые разнообразные личины. Он часто и многим показывал свою «гамму страстей», передавая своим подвижным лицом постепенное развитие целого ряда ощущений. Или, катаясь вечером с Превилем, который изображал человека навеселе, он находил, что «ноги этого артиста недостаточно пьяны», и сейчас же разыгрывал перед ним целую сцену, представляя английского сквайра, который после веселого обеда возвращается верхом в свой загородный замок. Гаррик за несколько месяцев превратился в настоящего француза, и все узнавшие его в Париже сохранили с ним дружбу на всю жизнь. Через два года после его отъезда они говорили историку Гиббону с истинно французским самообожанием: «Ah, ce monsieur Garrick était fait pour vivre parmi nous!»[7], и знаменитый историк видел еще в лавках Парижа портреты своего друга, которые шли очень ходко. Слава Гаррика из Парижа проникла и к нам: Екатерина II через своего посла приглашала артиста дать четыре представления в Петербурге, предлагая ему за них 12 тысяч рублей, но он отговорился болезнью и предпочел поскорее вернуться на родину.
