Лия Лозинская - Во главе двух академий
Президентом Академии считался К.Г. Разумовский. Назначенный на свой высокий пост в возрасте 18 лет, он занимал его целых полстолетия. Графа, гетмана малороссийского, генерал-фельдмаршала Разумовского дела Академии не интересовали. Но лицо он был неприкосновенное: брат любимца Елизаветы Петровны и участник переворота 1762 г., командир измайловцев, чья поддержка обеспечила Екатерине успех. В связи с этим была установлена должность директора, который по существу и являлся президентом (не случайно в старых исторических сочинениях Дашкову часто именуют «председателем» Петербургской академии наук).
До Дашковой эту должность занимал младший из всесильных Орловых – Владимир Григорьевич, а позднее его ставленник С.Г. Домашнев, вызвавший столь громкое возмущение академиков откровенным неуважением к науке и разбазариванием академических средств, что пришлось создать специальную комиссию, которая должна была заниматься разбором академических дел.
Назначение Е.Р. Дашковой сопровождалось ликвидацией комиссии, а также разрешением обращаться по всем вопросам непосредственно к императрице (Екатерину Романовну известил об этом официальным письмом статс-секретарь Безбородко). Дашкова сразу же получила большие полномочия, чем ее предшественники.
Нет, ни в коей мере не уничтожалась и не ослабевала унизительная опека двора над Академией. Напротив. Но бюрократический аппарат, стоявший между ними, несколько упрощался – административные дела могли теперь решаться быстрее. Ведь даже великий Ломоносов, убежденный, что в Академии «вся власть и управление... должны быть переданы профессорскому собранию», учитывая реальные обстоятельства российской действительности, приходил к выводу, что президентом Академии должен быть «человек именитый и знатный, имеющий свободный доступ до монаршеской особы»3. Дашкова получила этот свободный доступ.
И вот Екатерина Романовна впервые переступила порог Петербургской академии наук, чтобы занять председательское место на ученой конференции.
Первый шаг нового директора строго продуман. Еще утром этого дня Екатерина Романовна едет к знаменитому математику Леонарду Эйлеру, в течение ряда лет не посещавшему заседаний из-за возмущавших его порядков. Она обещает не беспокоить его впоследствии и упрашивает поехать с ней единственный раз.
Дашкова входит в залу, где собрались все академики, профессора и адъюнкты, вместе с великим слепцом, которого ведут под руки сын и внук, – как бы под покровительством самой Науки.
«Я сказала им, что просила Эйлера ввести меня в заседание, так как, несмотря на собственное невежество, считаю, что подобным поступком самым торжественным образом свидетельствую о своем уважении к науке и просвещению».
Она произносит свою краткую вступительную речь стоя и намеревается уже сесть, когда обнаруживает, что место рядом с председательским, т.е. первое место, по праву принадлежащее Эйлеру, собирается занять некий «профессор аллегории», бездарный, но в больших чинах (Дашкова острила, что и научные его знания, и сам он – только аллегория). «Сядьте, где вам угодно, – обращается она тогда к Эйлеру, – какое бы место вы ни избрали, оно станет первым с той минуты, как вы его займете».
К тому времени, когда Дашкова стала директором, Петербургская академия наук существовала немногим более полувека.
Революция в химии, физике, географии, астрономии, геологии, металлургии и других областях, связанная в России с деятельностью М.В. Ломоносова, успехи русской математической школы, открытия русских путешественников, изучивших и описавших Сибирь, Камчатку, Поволжье, Кавказ и Юг России, появление замечательных для своего времени «Атласа Российского», «Российского географического лексикона», планов Петербурга и Москвы, капитальных исторических трудов – таковы были достижения русской науки к началу 80-х годов XVIII в.
Молодая Академия наук проделала за короткий срок огромный труд по изучению и описанию природных богатств страны.
Перед пораженными читателями в России и за ее рубежами впервые предстала страна обильная и столь обширная, что над нею, по словам Ломоносова, «солнце целую половину своего течения совершает и в которой каждое светило, восходящее и заходящее, во едино мгновение видеть можно»4.
По если достижения науки были чрезвычайно значительны, то для распространения их в стране, для их практического применения в экономике России и для просвещения русского общества почти ничего не делалось.
Между собственно академической деятельностью и запросами русского хозяйства существовала стена.
Дашкова пытается расшатать эту стену.
Впервые после кончины Ломоносова в стенах Академии звучат слова о том, что наука должна отвечать жизненным, практическим потребностям страны.
В последней трети XVIII столетия передовые русские ученые вели борьбу за возвращение академической жизни к тем нормам, которые предусматривались создателями Академии и оказались утраченными в послепетровскую, особенно бироновскую, эпоху. Директор Академии Дашкова в меру сил поддерживала эту борьбу. Так, она пыталась возродить роль Академической конференции – собрания академиков, оттесненной и подмененной Академической канцелярией. Одно из первых распоряжений нового директора – освобождение ученых от опеки этого бюрократического учреждения. По решению Дашковой через канцелярию проходили только приказы, относившиеся «до исправления дел экономических, которые должны быть записываемы...»
«...Господа академики и адъюнкты никому иному не будут давать отчеты, как ее сиятельству г. директору или самой конференции», – читаем в документе, сохранившемся в академическом архиве5.
Вот интересный отчет об одном из первых заседаний Петербургской академий наук под председательством нового директора (он попал – не без ошибок – в «Московские ведомости»).
В тот день Дашкова раздавала премии за сочинения, написанные на темы: «Неможно ли сыскать несомнительных причин, доказывающих равномерное Земли около своей оси обращение» и «Изъяснить теорию машин, движимых силою огня и паров».
На этом же собрании выступал академик астроном Степан Яковлевич Румовский. Он рассказал о предлагаемом «орудии для точного наблюдения расстояния Луны от Солнца». Одно из этих «орудий», важных не только для астрономов, но и для мореходов, уже было препровождено директору Академии (очевидно, из Англии, от тогдашнего директора Гринвичевской обсерватории Н. Маскелайна), и Екатерина Романовна назначила академическую комиссию для его рассмотрения.
