Юрий Шахбазян - Амбарцумян
Основное течение моей жизни в то время могло бы быть отмечено своеобразным понятием научно-философского экстаза. Всецело, всем своим существом, всеми фибрами души я был охвачен тогда научным увлечением. Подобная характеристика представляет собой серьёзный, вполне обоснованный вывод из многолетнего, длительного наблюдения. Без пропусков, регулярно и настойчиво посещал я лекции выдающихся учёных и весьма часто сталкивался с ними в ожесточённой дискуссии по принципиальным вопросам науки. Об этих столкновениях, собиравших перед аудиториями большие толпы студентов, часто говорили: "Это сражение Амбарцумяна с профессорами!" Я был увлечён наукой, и это увлечение продолжалось долго, в течение всей последующей жизни — оно и теперь составляет доминирующее содержание моего сознания.
Наука — живой волнующий эмоционально-интеллектуальный процесс, который так же превращает весь механизм нашей психики в орган для выполнения своей функции, как аффекты страха, гнева, страсти. Научный процесс в его субъективном значении, сильно овладевая всем существом, всем душевным строем мыслящего субъекта, нередко развивается, как ураган, как неистовствующий азарт, подобный азарту, доводящему охотника во время охоты до самозабвения и бросающему картёжника в неописуемую крайность. В таком крайнем своём развитии научный процесс становится необузданной гегемонией, управляющей поведением мыслящего человека, иначе говоря, он становится экстазом. Я не могу сказать, в какой мере положительным и творческим был научный экстаз, владевший мной в то время и продолжавший своё воздействие на меня в продолжение десятков лет, но зато могу с достоверностью утверждать, что причиной всех моих столкновений с профессорами, всех "ожесточённых сражений", которые я вёл, служил владевший мной необузданный научный экстаз. Поэты говорят: "Как смерть сильна и жестока любовь!" Я же говорю: "Куда сильнее любви научный экстаз!"».
Амазасп Асатурович вспоминает, как реагировала армянская интеллигенция Санкт-Петербурга на кровавые события, имеющие место в турецкой Армении:
«Армянский народ в целом характеризуется центробежными тенденциями, что, конечно, объясняется его историческим прошлым. Армянин у себя на родине вовсе чужд патриотических стремлений. Но, находясь на чужбине, он становится пламенным патриотом. Следуя этой закономерности, собиравшиеся у меня товарищи страстно обсуждали вопросы национального освобождения от турецкого ига. В этом единственном вопросе все были единодушны во взглядах.
Каждое воскресенье армянская интеллигенция и студенчество собирались в ограде армянской церкви, на Невском проспекте, 40/42. Как в Москве, так и здесь армянская церковь, представлявшая незначительный религиозный интерес, играла политическую роль. Здесь обсуждались все политические и общественные проблемы. Здесь сообщались и живо воспринимались все новости дня. Здесь люди встречались друг с другом для разрешения важнейших дел. Почти каждое воскресенье туда же ходили и мы: я, Рипсиме Сааковна и мои друзья.
Там, среди собравшейся многочисленной публики, часто появлялась и высшая аристократия армянской колонии — сановники, профессора, высшие должностные лица, генералы, богачи-миллионеры и пр., как, например, Эзов, Калантаров, профессор Вартанов, Марр, Вермишев, полковник Ваграмов, Абамелик-Лазарев и многие другие. И поскольку это место служило как бы общественно-политическим коммутатором, посредством которого люди сообщались между собой, все основные события сигнализировались толчками, исходившими отсюда. Дважды через этот коммутатор я получал приглашение явиться к Эзову. Он был выдающимся, влиятельным лицом: все армянские дела в Петербурге разрешались не без его непосредственного участия в сотрудничестве с известным московским адвокатом Мамиконяном.
У Эзова обсуждался вопрос о посылке помощи турецким армянам. Некоторые из революционно настроенных участников совещания настаивали на немедленной посылке вооружения. Высказался и сам Эзов. По его словам, революционное движение в Турецкой Армении надо поддержать и поощрить, однако при условии соблюдения интересов русского государства, при условии постепенного осуществления идеи перехода Турецкой Армении к России, ибо, как он выразился, единственной освободительницей армянского народа может быть только Россия. Я ушёл оттуда, твёрдо убедившись, что Эзов большой патриот, совмещающий свой патриотизм с интересами русского государства.
Время было смутное: общественная атмосфера, насыщенная накопившейся энергией, нуждалась в разрядке с ужасными последствиями… Общество, беременное новыми событиями, переживало минуты родовых мук! Позорные результаты поражения в Русско-японской войне теснились в головах людей, вызывая бурю негодования в общественной психике. Народный гнев, воплощённый в бурных массовых выступлениях и демонстрациях, гремел повсюду. Котёл общественного сознания кипел и клокотал… И в этой горячке возмущённой общественной мысли стоял вопрос — быть или не быть существующей системе. Охвачены были борьбой и мы, студенты, да ещё как! Брожение в наших головах развивалось непрерывно, день и ночь. Спорили, судили, критиковали, осуждали. Волновался целый безбрежный океан… И как часто мы, молодые, ещё зелёные на общественном поприще, проводили небывало бурные собрания, посвящённые обсуждению живых, самой действительностью выдвинутых, актуальных вопросов! Дискуссии, споры нередко доходили до запальчивых столкновений, до ругани, драки, до оголтелых схваток и рукопашной!
Помню собрание, состоявшееся в Университете (в 9-й его аудитории), являвшееся нелегальным и неразрешённым со стороны ректората — собрание, которое сопровождалось "вулканическими" взрывами. Ораторы, поднимаясь на трибуну, провозглашали: "Долой самодержавие!", "Да здравствует республика!", "Нам нужно Учредительное собрание!" Один из выступавших подробно остановился на сравнительной характеристике монархии и парламентарной системы. Я, чрезмерно самоуверенный, тут не вытерпел, не воздержался! Как всегда это бывает со мной, я поступил опрометчиво, не сообразив, что на берегу океана нельзя убеждать бушующие волны в нецелесообразности их действия, их напрасного шума и плеска. Не сообразив этой истины, я, увы, сказал следующее:
— Товарищи! Мне кажется, дискуссия ведётся в неправильном направлении! Сущность правильного управления общественно-народной жизнью вовсе не заключается в свойствах политической системы. Для сложного политического управления общественной жизнью необходимо знание причин и следствий явлений общественной жизни. В этом смысле прав был Платон, возлагавший управление идеальным государством на философов. К сожалению, и сейчас, по истечении двух с половиной тысячелетий после афинского мыслителя, философы и учёные не знают ни сущности, ни причин и следствий явлений общественной жизни. Система народного представительства, так же как и монархия, не основана на знании народной жизни. Если монархия основывает управление страной на силе "палки", то в парламентарной системе управление основывается на физическом способе "поднятия рук", на сомнительном, по своему конечному значению, способе разрешения вопросов большинством. Можно ли считать это знанием общественной жизни? Отрицательный ответ на это очевиден. Ибо никто не может доказать, что подлинное знание общественной жизни заключается именно в "мудрых головах" большинства.
