Генри Миллер - ИЗБРАННОЕ. ЭССЕ. Автобиография.
раздарил. А какие-то мне хотелось бы сохранить просто ради удовольствия смотреть на них. Кто-то может сказать, что некоторые мои картины понятнее, чем другие. Сторонние наблюдатели хотят во всем найти смысл. Хотят оправдать свои ожидания. Они не в состоянии принять картину такой, как она есть, пытаются дать ей название, как-то ее обозначить, проанализировать.
Говорят, во многих картинах лица людей в той или иной степени напоминают мое собственное. Это правда, поскольку я не знаю, как изобразить человеческое лицо в разных ракурсах. Вероятно, иногда мне хотелось бы придать лицу то или иное выражение, но я не знаю, как это сделать.
Помню, на одной из своих картин пытался изобразить город, плывущий по небу, но, не думаю, что мне это удалось. Это те мысли, что приходят на ум. Часто все упирается в вопрос техники. Как, скажите, передать ощущение чего-то плывущего или, к примеру, жидкого? Похоже, многое из того, что рисовал, я никогда не смогу повторить. Если бы мог, то постарался бы передать на бумаге гораздо больше. Помните, какие замечательные слова произнес Хокусаи, когда ему исполнилось 65 лет? Я привел их в начале одной из своих книг. Он сказал, что в 65 только начал осваивать свой метод, а он рисовал с юных лет. В 65 ему удалось его нащупать. В 75 - он мог бы чуть продвинуться вперед, а в сто лет, по его мнению, постиг бы большую часть. В сто лет, не забывайте. И он на самом деле прожил почти до ста.
Говорят, я отношусь к своим работам более критично, чем большинство художников. Иногда у меня хватает наглости критично отнестись к картинам старых мастеров. Хотите, честно скажу, что я думаю? Девяносто процентов того, что называют картинами старых мастеров, может быть выброшено на помойку. То же самое о книгах. У меня такое же отношение и к ним. Очень малая часть культурного наследия, созданного человеком за промежуток времени, названный цивилизацией, которой всего навсего - несколько тысяч лет, вообще представляется мне имеющей какую бы то ни было ценность.
Большинство людей, знающих, что я не художник, а писатель, думают: как здорово я, должно быть, развлекаюсь, рисуя, поскольку мне явно безразлично, что я рисую. Я не так хорошо разбираюсь в живописи, чтобы воспроизвести мысль, идею, выражающую мой бунт против общества.
Я вообще не знаю, почему использую определенные символы. Может быть, чтобы заполнить пространство. Ме-
ня все время спрашивают: “Это так или сяк? Я вижу то или это? Я отвечаю: “Это то, что видите вы, а не я”. Существует громадное различие между зрительным процессом и мысленным восприятием. Люди лишь видят глазами, они не проникают душой, а истинный взгляд принадлежит душе. Мы бы ничего не увидели, если бы не приходила в движение душа.
Временами, глядя на мои работы, люди говорят: “Как это получается, что мы не видим никакой порнографии, никаких непристойностей в ваших картинах? Почему это так?” Не знаю, почему. Это никогда не приходит мне в голову, когда я рисую. Мысль - отнюдь не отправной пункт в моей живописи. Я выражаю свои мысли, когда пишу книги. А живопись - это спонтанность, повторяющаяся изо дня в день. Какими бы ни были проявления, на бумаге они обнаруживают себя.
И пока дело обстоит так, ничто другое меня не волнует.
Кстати, совершенно так же я отношусь и к науке. Я в нее не верю. Мне кажется, что девяносто процентов научных изысканий - фикция, хотя остальные десять - открытия. Но ведь это мистика! Это срабатывает с равной силой как в жизни, так и в работе. Думаю, что одним из печальных жизненных фактов является то, что каждый планирует наперед, старается обезопасить себя, пытается поймать за хвост удачу вместо того, чтобы положиться на потусторонние силы. Мы бросаемся из крайности в крайность вместо того, чтобы “они” вступили в действие, какими бы мистическими эти “они” не были. Предоставьте “им” возможность решать все за вас, поскольку, я думаю, что “они” знают больше, чем вы или я. Вопрос надо ставить не: “А это правда? Этого достаточно?”, а: “Это сработает?” То же самое и в занятиях живописью. Я также убедился, что это срабатывает и когда я пишу, поскольку, часто отступая от правил, я заметил, что так написал лучшие страницы своих книг.
Я не считаю, что наука и магия - сходные явления. Это разноименные полюса. Магия существует с древних времен. Наука появилась недавно. Недавно - может, две тысячи лет назад или десять тысяч лет назад. Годы не имеют большого значения. Прошу прощения за профессорский тон. Я ничего об этом не знаю. Но это моя инстинктивная реакция. Я враг - ученому, а он, думаю, наш противник априори.
В заключение должен рассказать вам кое-что о себе, что многое объясняет. Ни у одного человека в голове не царит такой хаос, как у меня. Люди думают, что я человек организованный. В доме порядок и на письменном столе -
порядок. Но в мыслях - неистовый хаос. Не думаю, что мог бы рисовать и писать, не будь мои мысли столь хаотичны. Совсем недавно ученые откопали древнюю рукопись добиблейских времен. Ее надо соотносить с первыми словами Книги Бытия о сотворении мира. В этом манускрипте говорилось, что Бог упорядочит хаос. Это полностью отличается от сотворения мира. Что совершил Бог, так это навел порядок. Другими словами, Он не творил мир.
Художник - всего-навсего человек, обыгрывающий нечто, существующее до него. С моей точки зрения, это - исчерпывающее определение. Артюр Рембо сказал: “Ни один человек никогда ничего не создал”. Человек - не творец. Ему дано лишь воображение и способность обыграть те или иные явления, не более того. Насколько человек в этом преуспевает, зависит от его таланта.
ПАРИЖ
Для меня секс не был ежедневным занятием. Придавая ему определенное значение, я всегда был предан самой женщине. Больше всего меня интересует ее суть.
Впервые я приехал в Париж за два года до того, как окончательно там осел. Сначала я побывал в Париже со своей женой Джун в 1928 году. У нас было достаточно денег, чтобы прожить почти год. Тогда мы не были в столь бедственном положении, в каком я оказался позже. Очень ясно помню свои первые впечатления о Париже. Наш корабль приплыл в Гавр, затем мы сели в поезд, прибывающий на вокзал Сен-Лазар в Париже. Меня ошеломил сам вокзал с его застекленной крышей и огромным залом ожидания под названием “La Salle de Pas Perdus”*. Это было очень оживленное место; поезд прибыл вечером, в самый час пик - и я не мог, с ходу во все включиться. Я совершенно растерялся. К тому же совсем не говорил по-французски. Ни слова. Знал, как сказать “да”, “нет”, “спасибо”, не более того.
Как мы добыли деньги, чтобы прожить этот год в Европе, - длинная история. Джун, моя новая жена, старалась
