Лев Визен - Хосе Марти. Хроника жизни повстанца
Однако Барриоса недаром называли «бесстрашным демоном». С одним хлыстом, даже без адъютанта, он ворвался среди ночи в дом, где заседала хунта заговорщиков, и выгнал растерявшихся политиканов на пустынную ночную улицу. Он сам составил их список — список обреченных — и утром присутствовал на расстреле заговорщиков у стены дома, где они заседали всего несколько часов назад.
Город был потрясен быстротой и жестокостью расправы. Даже некоторые либералы стали поговаривать о деспотизме. Первое впечатление Марти о Барриосе подтверждалось, и кубинец перечитал рукопись «Гватемалы»:
«Президент носит бедное платье и поношенную шляпу. Когда он смотрит, он мыслит. Когда он перестает говорить, он рассуждает сам с собой. Он проницателен, щедр и бесстрашен».
Марти хотел было вычеркнуть этот абзац, но остановился. Разве не такие люди должны стоять у руля его Америки?
Наутро он сел на мула и тронулся в путь. Он загодя написал в Мехико о скором приезде и теперь думал о том, как его письмо обрадовало семью Басан.
Еще бы! Уехавший неизвестно куда жених возвращался за нареченной с профессорским званием, обласканный президентом далекой страны. Все складывается отлично, и Кармен, наверное, покупает шляпку за шляпкой, чтобы очаровать неведомую пока столицу.
В дороге он закончил «Гватемалу» и, уже подъезжая к Мехико, вдруг забеспокоился, опасаясь, что не найдет издателя. Но через несколько минут он забыл об этом. Ему было двадцать четыре года, и он собирался обвенчаться самое позднее через неделю.
Церемония бракосочетания состоялась в пышном храме «Эль Саграрио», что стоит в Мехико, чуть восточнее кафедрального собора.
Газета «Эль Сигло XIX» коротко сообщила о ней в разделе «Свадьбы»: «Вдохновенный поэт Хосе Марти и красавица сеньорита Кармен Сайяс Басан-и-Идальго вступили в брак в пятницу, 20 декабря». Друзья шумно поздравляли новобрачных, писали стихи в альбом Кармен.
Семья же Марти могла поздравить Хосе только заочно. Примерно месяц назад дон Мариано взял билеты до Гаваны — Антония, как когда-то Анна, все чаще болела в разреженном воздухе мексиканской столицы.
Теперь Марти удерживала в Мексике только рукопись книги, но с помощью Меркадо была решена и эта проблема. Осевший в Мехико гватемалец, сеньор Уриарте, брался отпечатать книгу почти задаром.
Получив рукопись, Уриарте внимательно прочел ее.
— Сеньор Марти! — сказал он затем. — Если мне не изменили глаза, здесь написано: «Впервые мне кажется полезной цепь для того, чтобы связать внутри единого круга все народы моей Америки», И еще: «Разлад — наша гибель».
— Да, сеньор Уриарте, — улыбнулся Марти. — Ваши глаза служат вам верно.
— Что же, — сказал гватемалец. — В таком случае эта книга будет издана бесплатно.
Кармен перенесла путешествие в Гватемалу неожиданно легко, и спустя день после приезда Марти уже шел под руку с женой по Авениде Реаль, с мальчишеской гордостью замечая завистливые взгляды сверстников. Им встретился генерал Гранадос. Он расшаркался, чмокнул руку Кармен и загудел:
— Заходите, заходите! Девочки должны познакомиться с Кармен! Жаль, Мария сильно больна, простудилась во время купанья. Но все равно, заходите!
Марти кинулся к Исагирре, и тот подтвердил слова генерала. Мария металась в горячке. У докторов почти не было надежд.
Через неделю над городом плыл перезвон колоколов старой церкви «Ла Реколексьон». Марти подошел к гробу и поцеловал руку Марии. Может быть, этого и не следовало делать на улице, на глазах у толпы обывателей, отлично знавших о визитах кубинца и о чувствах Марии. Но Марти не думал о пересудах.
Он запомнил Марию на всю жизнь и через много лет, в холодном Нью-Йорке, посвятил ей стихи:
Там, где зори вечерние алы,
Эта сказка-цветок расцвела:
Про девочку из Гватемалы,
Она от любви умерла…
Он писал так в горькое время разлада с женой, в минуты одиночества, когда ему казалось, что дальше жить незачем. Мария умерла от простуды, но ему хотелось думать, что он встречал женщину, способную умереть от любви к нему.
В феврале город шумно восхитился присланной из Мексики книгой Марти. Уважение к Гватемале усматривали даже в хорошей печати. Либеральные критики считали, что в Гватемале нет пейзажа или обычая, который не получил бы своей порции восторженных похвал со стороны кубинца.
Исагирре поздравил друга, Кармен сияла, а Марти стал уставать от торжественных рукопожатий. Странное дело: чем больше его поздравляли, тем меньше нравилась ему собственная книга. Он писал о своих мечтах и планах, о возможностях страны, которая была частицей его Америки. Он надеялся, что познание народами Америки этих общих для всех стран континента возможностей послужит достижению подлинной независимости, процветанию и единству всех латиноамериканцев. Он писал о будущем. А гватемальские либералы поспешили сделать вид, будто нарисованное им будущее уже стало сегодняшним днем Гватемалы.
Впрочем, среди либералов были люди, которым книга Марти должна была кое в чем прийтись не по душе. Что значит «каждый чем-то владеет»? Марти пишет о будущем страны и не замечает, что зовет ее назад, к тому времени, когда индейские общины располагали неотчуждаемыми участками земли, которые нельзя было ни продать, ни заложить. Правда, в то время индеец всегда имел мешок кукурузы на зиму, но зато теперь он может заработать его, став наемным рабочим, солдатом и вообще кем ему угодно. Разве Марти не понимает, что идти вперед, развивать свою экономику Гватемала может, только вывозя кофе и какао, бананы и каучук, и что только крупные плантации могут дать достаточное для экспорта количество этих товаров?
Надеясь на решение гватемальских проблем с помощью мелких земельных наделов, Марти витает в облаках. А Хусто Руфино Барриос твердо стоит на земле. Столь необходимые Гватемале железные дороги, электричество и экспортная торговля несовместимы с патриархальной тишиной индейской деревни.
Прошло некоторое время. И, чувствуя, что после выхода «Гватемалы» у Барриоса есть основания быть недовольным Марти, кое-кто из вчерашних доброжелателей стал судачить: «Доктор Торренте»? Право же, сеньор президент слишком осчастливил его!»
Марти не ввязывался в публичную перепалку. С горечью писал он друзьям: «Мое молчание толкуется как враждебность, моя сдержанность — как гордыня, мои скромные знания — как высокомерие и заносчивость.
Консерваторы крестятся и отмахиваются от меня, и они правы. Я им, наверное, кажусь дьяволом во фраке. Но либералы! Они не хотят потесниться, чтобы дать место за столом тому, кто в их глазах является просто еще одним едоком».
