Вячеслав Козляков - Царица Евдокия, или Плач по Московскому царству
Конечно, иноземные посланники не прошли мимо казуса с необычным увлечением царя. Они, например, заметили его присутствие в доме «одной девицы из простого звания» Анны Монс на дне ее рождения 6 (16) января 1699 года{147}. В дальнейшем мать и дочь Монс, как свидетельствуют письма Анны Монс к Петру, имели возможность напрямую обращаться к царю по разным, даже самым мелким делам или тяжбам других лиц{148}. В итоге царское внимание и привилегии сыграли не лучшую роль в судьбе Анны Монс. Еще в январе 1703 года она находилась в царском фаворе, ей и матери платили ежегодный пансион из казны, им были пожалованы царем земли Дудинской дворцовой волости Козельского уезда. Однако Анну Монс повышенное внимание царя Петра могло тяготить; все знали, что у царя Петра была жена — царица Евдокия (пусть и находящаяся в монастыре) и есть сын — наследник царства; поэтому Анна Монс оказывалась в двусмысленном положении. Никто не стремился свататься к ней, справедливо опасаясь царского гнева. Другими словами, одно дело было принимать подарки и другие знаки внимания царя Петра, а другое — думать о том, чтобы стать новой русской царицей, к чему Анна Монс явно была не готова[21]. Сопротивления же своим желаниям царь, как известно, не прощал. В итоге Анну Монс вместе с матерью и братьями отправили под домашний арест, под которым они пробыли несколько лет. Пока в 1707 году в судьбу Анны Монс не вмешался прусский посланник Георг Иоганн фон Кейзерлинг, в итоге и ставший мужем Анны Монс{149}. От первого знакомства царя Петра с Анной Монс до ее замужества 18 июня 1711 года прошло почти двадцать лет[22].
Стала ли Анна Монс причиной разлада в семье молодого царя Петра, или все же семейная неудача заставила Петра подумать о другой избраннице? Не так уж это было и важно для царицы Евдокии после того, как, отправляясь за границу в 1697 году, царь Петр приказал своим придворным склонить жену и мать наследника царевича Алексея к уходу в монастырь. Но царский развод был еще и делом церкви, а сама царица Евдокия совершенно не собиралась становиться монахиней. При этом прежде всего она думала о сыне — наследнике Московского царства. Вот только ее муж царь Петр уже все решил заранее — и за нее, и за себя — по праву самодержца.
Глава третья.
«ГОРЬКОЕ, ГОРЬКОЕ ЖИТИЕ МОЕ…»
Кто возвратился из Европы? Судачили, что царь «подменный», но судачили зря. Во время своего путешествия в составе Великого посольства, знакомства с европейскими монархами и их дворами Петр еще больше убедился в собственной правоте. Становилось очевидным, что не зря он начал строить флот и настойчиво искать выходы к морям. Царь, до этого приближавший к себе иностранцев из чувства противоречия и нелюбви к московским порядкам, увидел такие перспективы, о которых его подданные и не догадывались. Но Петр и не ждал, когда подданные поймут его замыслы. Он никому не давал времени приспособиться к обстоятельствам, а хотел лишь полного подчинения своей воле. И в этом оставался прямым наследником московских царей, особенно одного из них — Ивана Грозного, в котором видел образец для своего правления.
Надо думать, что если и вспоминал царь Петр в Голландии или Англии «жену свою Дуньку», то лишь для того, чтобы еще раз пожалеть самого себя, «окрученного» против воли матушкой, дядей Львом Кирилловичем, Тихоном Никитичем Стрешневым и Лопухиными. «Государь был охотник до женщин», как выразился современник и приближенный Андрей Нартов в «Достопамятных повествованиях и речах Петра Великого». Он даже привел рассказы о мимолетных увлечениях Петра I во время путешествия в составе Великого посольства. Со временем рассказы Андрея Нартова стали восприниматься как самые достоверные, они послужили основой для канонических представлений о царе Петре. Впрочем, как выяснилось уже в наши дни, рассказы эти только приписаны Андрею Нартову, а на самом деле являются литературной обработкой, сделанной его сыном. И датировать «Достопамятные повествования…» надо не так, как сказано в рукописи — не 1727 годом, а серединой XVIII века. Елизаветинской и Екатерининской эпохам с их нравами занимательный образ царя-гуляки Петра очень подходил! Но не всему, что рассказывали про Петра Великого его современники, можно верить…
Разрыв царя Петра с царицей Евдокией был стремительным и окончательным. Он совпал с жестоким стрелецким розыском. Известное всем суриковское «Утро стрелецкой казни» — именно об этих событиях осени 1698 года. Однако, как бы ни был велик соблазн, связать царицу Евдокию с заговорщиками не удавалось. Стрельцы с сочувствием относились к царице Евдокии, но в их представлениях она была скорее жертвой, а не помощницей. Недаром кто-то из стрельцов на розыске говорил, что царицу бояре били по щекам. Стрельцы, как и за два года до этого в деле Ивана Цыклера, больше думали о судьбе ее сына — царевича Алексея, в котором видели возможного наследника трона при возвращении к власти царевны Софьи. Она ведь согласилась жить в Новодевичьем монастыре, но все еще не была монахиней! Скоро такая же история повторится с царицей Евдокией.
Она ждала возвращения своего мужа, хотя ее и должны были насторожить настойчивые уговоры «постричься» в монастырь. Об этом, по распоряжению Петра I, разговаривал с ней Тихон Никитич Стрешнев. Для этого и были убраны из Москвы и разосланы по воеводствам отец и дядья царицы, а брат ее отправлен учиться в Европу. Евдокии больше не с кем было советоваться, неоткуда ждать помощи и заступничества. Только ее духовник, которому полагалось исполнить царскую волю и склонить царицу к постригу, оказался ей подмогой. Петр уже окончательно решил, что жена должна быть отправлена в монастырь, и в начале 1698 года слал «цыдульки» к дяде Льву Кирилловичу, Тихону Стрешневу и самому духовнику. Тихон Никитич отчитывался сразу за всех в письме 18 апреля 1698 года, что они-де «о том говорили прилежно», только своей цели «учинить» царя Петра «свободным» не достигли, так как «она упрямитца». Стрешнев предлагал «ещо отписать к духовнику покрепче и не одинова, чтоб горазда говарил, а мы духовнику и самой станем и еще гово[рить] почасту». Со слов боярина, все упиралось только в духовника царицы Евдокии, который «человек малословной», но если ему «писмом подновить, то он болши прилежать станет о том деле»{150}. Однако ни давление на духовника, ни другие угрозы с подключением к делу главы Преображенского приказа Федора Юрьевича Ромодановского, который одним своим видом («как монстра», писал о нем князь Куракин) мог устрашить кого угодно, не сломили упрямство царицы. Она чувствовала свою правоту и без встречи с Петром ни на что не соглашалась. А Ромодановского могла и не бояться, так как он находился в свойстве с Лопухиными: его дочь Феодосия была женой родного брата царицы Авраама Федоровича Лопухина. Но отголоски «уговоров» с пристрастием царицы Евдокии, видимо, проникали далеко и питали стрелецкую ненависть к боярам и иноземцам из окружения царя Петра.
