Анри Труайя - Алеша
Когда смолк последний оратор, военный оркестр заиграл траурный марш. К гробу пошли парижские учащиеся, каждый возлагал к подножию помоста цветок, Алексей подумал, что и он бы мог быть среди них. Но в лицеях для совершения этого символического акта выбрали, конечно же, только молодых французов. В который раз против воли в голове мелькнула мысль о колоссальной разнице между ним и его товарищами. Как противостоять этой страшной, оскорбительной исключительности? Принадлежа одновременно двум странам, он мог однажды оказаться не у дел. У его родителей была лишь одна родина – та, где они родились. А его родиной станет та, где он вырастет.
Вслед за школьниками пошли солдаты, с трехцветными французскими флагами. Затем гроб сняли с монументального помоста и погрузили на катафалк. Военный оркестр заиграл траурный марш, и катафалк с черными посеребренными шторами двинулся в направлении моста Согласия. Все кончилось. Алексей соскочил с парапета. Его сердце переполняло сложное чувство гордости и печали. Казалось, что он не попрощался с Анатолем Франсом. Этот человек будет жить так долго, пока хоть кто-нибудь будет читать его книги. Толпа расходилась. Тусклые солнечные лучи пробивались сквозь октябрьский туман. По Сене безразлично скользили легкие парусные лодки. Букинисты начали открывать свои лавочки. Алексей поспешил домой.
Из-за похорон родители задержались с обедом. Он был признателен им за понимание. За столом попросили рассказать о церемонии. Он говорил коротко, смешивая по привычке французские и русские слова, а оставшись один, принялся за письмо к Тьерри. Хотелось оживить событие в мельчайших деталях. Для такого важного письма он подготовил черновик. Он начал: «Мой дорогой Тьерри, как ты поживаешь? Надеюсь, что у тебя больше нет температуры. Сегодня я похоронил Анатоля Франса. Я был там за нас двоих. Это большая утрата для страны…» Написав эту фразу, он заколебался, зачеркнул «для страны» и написал: «для нашей страны».
XIV
Едва обозначившаяся угроза становилась ощутимее с каждым днем. «Последние новости» помещали все больше информации о возможном сближении Франции и СССР. Георгий Павлович с тревогой следил за событиями. По вечерам за столом он часто говорил об этом чудовищном примирении двух стран. Если благодаря абсурдному решению Эдуара Эррио признание состоится, то посольство на улице Гренель, где все еще находился дипломатический представитель старой России господин Маклаков, станет собственностью Советов. Службы министерской канцелярии будут изгнаны и заменены большевистскими агентами. Для белых русских это хуже чем оскорбление, это полная безысходность. У них больше не будет оригинального французского покровительства. Они станут гражданами без определенного места жительства. Чтобы смягчить последствия этого события, французское правительство собиралось принять меры для облегчения положения эмигрантов. Однако Георгий Павлович не верил этим обещаниям.
– Я не откажусь от своего происхождения, – повторял он. – Моей родины больше нет, но я не собираюсь искать другую.
Елена Федоровна была менее пессимистична.
– Нам нечего бояться с нашим паспортом Лиги Наций, – говорила она. – Даже если мы останемся во Франции, Советы нас не тронут.
– Нет! Нет! – возражал Георгий Павлович. – У них повсюду будут шпионы. Нас начнут травить. Они постараются настроить против нас французов.
Слушая родителей, Алексей чувствовал себя виноватым из-за того, что не разделял их тревоги. Он от всей души жалел их, однако не мог, как они, оставаться верным своему прошлому. Их патриотизм казался ему отжившим, мрачным. Если Франция решила признать СССР, значит, она имела достаточно оснований для этого. Не стоит сомневаться – мама была права, ничто не изменится для таких людей, как они, которые живут под защитой французских законов. Тогда зачем волноваться? Его самого беспокоили другие обстоятельства. Три последние письма к Тьерри остались без ответа. Может быть, его друг чувствует себя хуже? Надо будет написать мадам Гозелен, чтобы узнать последние новости. Он все еще раздумывал, когда однажды утром Елена Федоровна получила и распечатала при нем письмо. Он собирался уходить в лицей, но задержался, заметив, как изменилось лицо матери.
– Что случилось? – спросил он.
Она сложила листок, обняла и поцеловала сына со слезами на глазах. Он вновь спросил:
– Что случилось, мама?
Елена Федоровна села за стол, где после завтрака на белой в красную клетку скатерти все еще стояли чашки. Георгий Павлович уже ушел на работу. Все было спокойно. Мать встала, положила руку на голову сына и тихо сказала:
– Письмо от мадам Гозелен, дорогой. Умер Тьерри.
Удар был таким сильным, что Алексей не мог сообразить, что произошло.
Он был ошеломлен.
– Покажи, – пробормотал он.
Она протянула листок. Сквозь навернувшиеся слезы, перескакивая с фразы на фразу, он прочитал: «В последние дни мы совсем потеряли надежду… Острое воспаление легких… Общее состояние Тьерри не позволило ему бороться… Он умер у меня на руках… Его похоронили здесь, в Сен-Жерве, у подножия гор, которые он так любил… Муж и я убиты… Скажите вашему дорогому Алексею, что его последние мысли были о нем… На его ночном столике лежали все его письма, сложенные по датам… По его просьбе я отсылаю вам эти воспоминания об их каникулах…»
В конверте лежала фотография: Тьерри и Алексей на фоне каминов Фей. Они – такие счастливые, такие беззаботные – держали ледорубы в руках и глупо улыбались! Прошлое вызывающе смотрело на Алексея, смеялось над его горем. В порыве отчаяния он разорвал снимок. Весь мир восстал против него. Бога не было! Мать молча, печально смотрела на него. Некоторое время спустя, собрав кусочки фотографии, она сказала:
– Тебе нужно идти в школу.
– Я не пойду, – тихо ответил он. – Я не смогу… Ты объяснишь…
Он задыхался в этой комнате и как сумасшедший кинулся на улицу. Мать окликнула его:
– Алеша, вернись!
Он не ответил и опрометью, рыдая, сбежал по лестнице. На улице он попытался успокоиться, ему теперь казалось, что с самого начала он знал, что дружба с Тьерри закончится очень быстро и трагически. Их преданность была всегда в опасности, потому что она была исключительной. Странное совпадение: он присутствовал на грандиозных похоронах Анатоля Франса в то время, как вдали от всех на маленьком сельском кладбище хоронили его друга. Что станет с ним без Тьерри? С кем он будет разговаривать? У кого попросит совета? Для кого, наконец, будет жить? Он не хотел больше мечтать о литературном будущем. Все его писательские амбиции умерли вместе с Тьерри.
