Валери Триервейлер - Благодарю за этот миг
Франсуа не уедет в Тюль тем вечером. На следующее утро, в ранний час, он проводит меня на вокзал. Мы пережили волшебное мгновение, но теперь мне трудно назвать его по имени и обратиться на “ты”. Мы снова окутаны флером стыдливости.
* * *
Порт-о-Пренс, вторник 6 мая 2014.
Просыпаюсь в жарком, душном гостиничном номере после нескольких коротких часов сна. Я прилетела сюда накануне с делегацией “Народной помощи”[23], чтобы осветить прямо на месте результаты деятельности этого движения, которое мало известно за пределами страны. Когда они предложили мне эту поездку, я с радостью согласилась. Командировка позволяла мне не только вернуться к работе, но еще и покинуть Париж как раз в момент годовщины выборов – уже второй годовщины! – и это было очень кстати. Я чувствовала себя человеком, потерпевшим кораблекрушение, который избегает всего, что напоминает о пережитом.
Для начала я соглашаюсь сделать радиоинтервью, чтобы рассказать об организации. И когда команда “Народной помощи” назначает его на вторник, я не сразу вспоминаю, что это 6 мая – в тот день, два года назад, Франсуа стал президентом. Я наконец осознаю это за два дня до выступления и сразу же звоню ему. Но он не просит меня отменить или отложить передачу. И не говорит, что сам запланировал выступить тем же утром по другому радио. Я узнаю об этом только назавтра, из сообщений.
Каким далеким кажется мне отсюда Париж! Вокруг на развалинах теснятся времянки – палатки или хижины, наспех сооруженные из обломков, досок, толя. До сих пор триста тысяч гаитян все еще не имеют крыши над головой. В четыре часа утра по французскому времени я начинаю записывать интервью. За десять минут до этого чувствую, как нарастает волнение. Мне предлагают выпить рому, чтобы успокоиться, я предпочитаю отказаться. Накануне я составила план беседы, подготовила свои ответы. Сильно подозреваю, что среди вопросов будут и касающиеся моей личной жизни.
Журналист начинает с Гаити. Но через несколько минут он плавно переходит к вопросам о Франсуа Олланде. Я играю по правилам: желаю президенту удачи на оставшиеся три года правления. Не желаю портить эту политическую годовщину и замалчивать цель своего приезда, а именно – поддержку “Народной помощи”.
Поспав несколько часов, я, как обычно, просматриваю сообщения. И с ужасом обнаруживаю его заявление, по поводу того, что пресса по аналогии с Уотергейтом называет “Гайегейт”. На вопрос “Всегда ли вы вели себя достойно?” он отвечает: “Вы не можете утверждать, что я хоть в чем-нибудь вел себя недостойно. Я никогда не шел по пути наименьшего сопротивления, никогда не позволял себе двусмысленности, никогда не опускался до вульгарности или грубости в поведении”.
Франсуа Олланд – политик и знает цену своим словам. Ясно, что он подготовил свой ответ заранее. Я просто убита этим заявлением. С момента нашего разрыва – тому уже три месяца – он умолял меня помириться, снова наладить нашу совместную жизнь. Попросил о встрече. Я согласилась. Предложил поужинать в нашем любимом ресторане. Я сказала да.
Вот уже три месяца, как он уверяет меня, что ошибся, запутался, что всегда любил только меня, что крайне редко виделся с Жюли Гайе. Через две недели после коммюнике, опубликованного агентством Франс-Пресс, он сказал, что сожалеет о разрыве. Еще через четыре дня предложил мне вновь соединиться. Присылал цветы по любому поводу, даже когда я была за границей. Признавался в страстной любви. Иногда я даже начинала ему верить, меня трогали эти возродившиеся пламенные чувства. Казалось, дверь вновь приоткрыта, и в какой-то момент я поддавалась соблазну войти. Но она тут же захлопывалась. Что ж, я обрела свободу, и она мне нравится. Я не могу простить его – разрыв был слишком безжалостным.
Эта фраза, сказанная по радио, полная отрицаний, скорее похожих на скрытые признания, эти слова, в которых нет ни намека на сожаление, наносят мне новую рану. Франсуа хочет меня вернуть, однако гордыня не позволяет ему произнести хоть слово раскаяния. И конечно, никакого намерения публично обнародовать наше примирение. А ведь он мне это обещал. Но выговорить мое имя перед посторонними у него по-прежнему язык не поворачивается.
“Вы не можете утверждать, что я хоть в чем-нибудь вел себя недостойно”… А пиратские фотографии президента на заднем сиденье мопеда, в шлеме, который он не снимает даже в подъезде, чтобы его не узнали, – это достойно?
А его безразличие при моем обмороке, при моем отъезде в больницу, а указания “сверху”, чтобы мне увеличили дозы снотворных, – это достойно?
И достойно ли коммюнике о разрыве, бездушное, как какой-нибудь декрет, продиктованное журналистке Франс-Пресс?
Не знаю, способен ли он измерить все гибельные последствия этого выступления. Но я оскорблена не меньше, чем в самый черный день моей жизни, день разрыва.
Просто лезвие кинжала вонзилось еще глубже. Просто горечь и гнев еще сильнее растравили рану.
Я надеялась, что за истекшие месяцы мне удалось обрести душевное равновесие. Но это отречение снова повергло меня в отчаяние. И вот я опять сижу вся в слезах, а ведь меньше чем через час должна встретиться с группой “Народной помощи”, чтобы посетить школу в Ривьер-Фруад. Я уехала на край света, чтобы забыть Франсуа, но и здесь меня снова настигло горе.
Посылаю ему несколько эсэмэсок – пусть знает, как я расценила его выступление. В ответ он пишет, что ничего не понял, но обещает в следующий раз найти более уместные слова. Ох уж этот вечный “следующий раз”… Сколько обещаний, так и не выполненных, он надавал мне! Неужели слова и клятвы для него – звук пустой?!
Этим утром он окончательно потерял меня.
В очередной раз нужно вытереть слезы, скрыть свои переживания и сконцентрироваться на том, для чего я приехала на Гаити. С распухшими глазами выхожу в холл, к остальным участникам поездки. Отговариваюсь тем, что не выспалась. Хорошо, у меня с собой есть средство от кругов под глазами.
Около полутора часов трясемся в вездеходе по колдобинам среди невообразимой гаитянской нищеты и наконец подъезжаем к школе, которую финансирует ассоциация “Народная помощь”. Среди гаитянских детей я чувствую себя совсем в другом мире, далеко от политики с ее предательством и интригами. Сколько людей вокруг нас пытаются попросту выжить! На фоне их бедности наши любовные печали и даже мое горе выглядят смехотворными.
Сразу после землетрясения “Народная помощь” организовала строительство школы на 1500 детей. Этим повезло. Они спаслись.
Когда мы подходим к пункту раздачи питьевой воды, за нами бежит толпа уличных мальчишек. Некоторые из них босые. Они понятия не имеют, откуда я приехала, но дерутся между собой за честь пожать мне руку. На минуту я забываю Франсуа и думаю об этих ребятах, которым негде учиться – у них нет школы.
