Лариса Гармаш - Лу Саломе
Хотя Лу каждый год проведывала мать в Петербурге, в их отношениях только один раз прорвалось глубинное чувство подлинного родства. Было это в 1911 году, за два года до смерти девяностолетней матери. Описание сцены прощания с матерью сохранилось в воспоминаниях Лу, в нем дышит почти несвойственная для нее пронзительная и горькая теплота. Рано утром Лу собиралась на поезд, и мать, еще толком не пробудившаяся ото сна, вышла ее провожать, — "босиком, в длинном ночном одеянии, белые как снег волосы… Она выглядела так, будто была вызвана из сна, да и действовала как сон. Не сказала мне ни слова. Только прижалась ко мне… Было такое впечатление, словно она вынула это движение из самых потайных глубин души специально для этого момента — как последнюю сладость, которая собирается в плоде, долго висевшем на солнце, прежде чем теперь упасть. И возможно пронизали нас в тиши этой высвободившейся нежной сладости те же самые мысли, та же самая боль, тот же самый сердечный порыв: о, почему, почему — только теперь! Это был последний подарок моей мамы мне. Любимая Мушка!".
Для матери она хотела сохранить видимость традиционного брака, тем временем ее реальный брак переживал различные, достаточно бурные фазы своего развития. Решающим кризисом его существования стала история с Георгом Ледебуром.
По мнению большинства биографов, именно этот мужчина положил конец ее "ослеплению аскетизмом" (читатель помнит, что Лу решительно не принимала физическую сторону любви до тридцати с лишним лет).
И вновь — белое пятно в тщательно вытканном усилиями биографов гобелене образа: что на самом деле стояло за этим странным экспериментом? Редуцировать проблему к инфантильности Лу, ее чувственной заторможенности или фобии — значит уклониться от подлинного решения загадки. Понятно, что у личности со столь рано сформированной и неуклонно реализуемой жизненной программой за этим стоял некий символически нагруженный Выбор. Нам остается гадать: сама она ни одним намеком не захотела помочь в этом разобраться. Мифотема сакральной девственности, мистика и магия невинности достаточно изучены: уже в языческих культах можно найти представления о потере магической силы ведьмами при утрате ими девственности. В легенде о короле Артуре и Рыцарях Круглого Стола сообщается, что лишь рыцарь, хранящий невинность, способен увидеть Чашу Святого Грааля. Юрий Бородай в своем гениальном эссе "Миф и культура" поймал тайный нерв мифа о Мадонне: "Не случайно у католиков тяжелейшим грехом считалось вожделение к Святой Деве; существовали даже особые индульгенции, его отпускающие. И недаром так мучились величайшие из художников, пытаясь передать ее образ: это должна была быть женщина, сочетающая в себе предельную одухотворенность с предельной эротичностью. Женщина с темпераментом вольт на тысячу! Чтобы от Духа Святого воспламениться могла! Безо всякого прикосновения!" Речь идет о таком внутреннем горении, вызываемом избранником любви, и таком психическом накале, когда в момент прикосновения "земля уплывает из-под ног" и наивысший экстаз переживается в обход всей сексуальной техники, столь долго вытесняемой христианской культурой! Возможно предположить, что некая сходная интуиция была неосознанно положена Лу Саломе в основу ее эротического мироотношения.
Тайну противостояния эротического и сексуального трудно постигнуть тем, кто, перефразируя Ницше, не страдал от судьбы Эротики, "как от открытой раны". Столь неуловимые вещи лишь иногда могут обрести голос в поэзии. Быть может, эти написанные много лет спустя строки способны дать намек на невысказанные интуиции Лу:
Когда глаза твои наполнятся туманом,
а тело нервное упругою струной
под пальцами моими затрепещет…
когда горячее и властное желанье
ударит в грудь тяжелою волной
и вздрогнут судорожно плечи…
Когда внезапно грудь прорвется горьким стоном,
оцепенеют руки в мертвой хватке,
пытаясь обрести иное тело,
поймать себя же на зверином гоне
и, поборов себя в смертельной схватке,
то отыскать, что в вечность отлетело…
Пытаясь всем своим отчаяньем разрушить
преграду, отделившую навечно
любое Нечто от другого Нечто,-
в тот самый миг ты разбиваешь душу
о невозможность воедино слиться,
взять и отдать, вобрать и раствориться.
О невозможность стать одним огнем.
Не вырваться из собственных пределов.
И обессилено поверженное тело.
Т. Метелл
Между тем годами культивируемый аскетизм исподволь подготовил в Лу взрыв энергий, которые перевернули все до сих пор обязательное: "состояние, неподвластное ни уму, ни духу, ни мере: наступает что-то и захватывает, и ему отдаются, ничего не просчитывая и не сдерживаясь, и не довольствуются больше половиной, отдают и принимают без раздумий, без размышлений, почти без осознания, улыбаясь опасности, забывая себя, с распахнутой душой и бессильным разумом, и разве это не должно быть самым важным? Разве не в этом наш смысл, наше благородство?" — так звучит это в устах Фенички из одноименного романа Лу.
Итак, Георг Ледебур был старше Лу на одиннадцать лет. Он являлся одним из ярких представителей левого крыла немецкой политики. В 1900–1918 годах входил в Рейхстаг, издавал марксистскую газету "Форвартс", голосовал против военных кредитов во время войны, принимал участие в революции 1918 года, встречался с Троцким, в 1933 году эмигрировал в Швейцарию, где умер в 1947-м, через десять лет после смерти нашей героини.
До встречи с ним Лу не интересовалась политикой, но теперь она понимает, что политика может помочь ей открыть новое пространство в ее психологических и социальных исследованиях. Георг признался ей в любви, очарованный ее "глубиной, интеллигентностью и обаянием". Терпеливо объяснял ей, что ее брак — это чистая иллюзия (она и сама это понимала), хотел ей помочь в разводе, чтобы жениться на ней. И хотя она знала его достаточно давно, познакомившись с ним в кругу берлинских социалистов, но, застигнутая врасплох непосредственностью его чувств, решила не видеться с ним целый год. Она серьезно опасалась, что конфликт между "диким" Андреасом и влиятельным политиком Ледебуром может иметь нежелательные последствия для ее мужа. Однако запланированная вначале годовая пауза растянулась в пожизненную.
Лу с трудом набралась храбрости рассказать об этой связи Андреасу. У них состоялся такой диалог: "Можно я тебе расскажу, что со мной недавно произошло?" — спросила Лу. "Нет", — без колебаний и без возможности продолжать этот разговор ответил Андреас. "Так над нами выросла… тишина, из которой мы уже никогда не вышли", — писала Лу. Впрочем, невысказанное продолжало висеть в семейной атмосфере и без слов. После эмоционального шквала, потрясшего семейную жизнь Андреасов, супруги в конце концов постановили сохранить общий дом, имя и взаимное дружеское расположение, и вдобавок ко всему Лу обрела совершенно неограниченную свободу при соблюдении внешних форм брака. Стараясь быть великодушной, она позволяла мужу то же самое.
