Наталья Муравьева - Гюго
На площади уже толпятся зеваки. Гюго вспоминает, как три года назад он был здесь в день казни.
Густая толпа запрудила тогда не только площадь, но и окрестные улицы. Из окон домов высовывались любопытные лица — окна в такие дни сдаются внаем. Шеи вытянуты. В глазах лихорадочный блеск. Позорная колесница — телега с осужденным приблизилась к помосту. Несчастного поволокли по ступеням эшафота. И толпа увидела молодое лицо, искаженное смертельным страхом.
И сегодня перед толпой парижан развернется такое же зрелище. Судорожное ожидание. Стрелка на огромном белом циферблате будто застывает в такие мгновенья. Как только она покажет четыре часа, нож гильотины упадет. Что чувствует осужденный, когда его, связанного, одетого в смирительную рубаху, тащат на эшафот под многотысячными жадными взглядами?
Как можно терпеть это? Как не восстанут люди? Как не закричат: «Довольно!»?
Он должен поднять голос. Голова и сердце горят. Мысли мчатся с неимоверной быстротой. Рождается замысел…
Прежде всего надо побывать в тюрьме, в камере смертника. Все увидеть своими глазами, представить и пережить все чувства осужденного на смерть, как будто самому стать им.
Начинается бешеная работа. Воображение должно соединиться с точными фактами.
Вместе со скульптором Давидом д'Анже Гюго едет в Бисетр. На воротах этого учреждения еще сохранилась надпись «Убежище для престарелых», но теперь здесь содержатся умалишенные и опасные преступники. «На расстоянии Бисетр имеет довольно величественный вид… Но чем ближе, тем явственнее дворец превращается в лачугу… Стены словно разъедены проказой. В окнах не осталось ни зеркальных, ни простых стекол, они забраны железными толстыми решетками, к переплетам которых то тут, то там льнет испитое лицо каторжника или умалишенного».
Такова жизнь, когда ее видишь вблизи. К входу подъезжает «черная карета». В ней очередная жертва правосудия.
Гюго и его спутник входят внутрь здания. Тюремный надзиратель ведет их по узким коридорам. Вот камера осужденного.
«Восемь квадратных футов. Четыре стены из каменных плит… охапка соломы, на которой полагается отдыхать и спать узнику, летом и зимой одетому в холщовые штаны и тиковую куртку».
«Во всей камере ни окна, ни отдушины. Только дверь, где дерево сплошь закрыто железом». Над дверью отверстие в девять квадратных дюймов, заделанное железными прутьями. И днем и ночью у камеры караульный. Когда бы осужденный ни поднял глаза к отверстию над дверью, он встречает глаза, неотступно следящие за ним.
На потолке и стенах лохмотья пыли и паутины. Кое-где виднеются полустершиеся надписи. Имена приговоренных. Следы, оставленные теми, кто ожидал здесь смерти.
В следующий раз Гюго пришел сюда в тот день, когда каторжников должны были заковывать в кандалы перед отправкой в Тулон. Он наблюдал эту жуткую процедуру из окна тюремной камеры, куда привел его надзиратель.
В тюремный двор, громыхая, въехала телега с грузом из железных цепей и ошейников. Сюда же вывели осужденных и перед каждым из них бросили холщовую одежду каторжника.
— Живо переодевайтесь!
В это время хлынул холодный дождь. Зеваки спрятались под навесом, но каторжники должны все терпеть. Грубые шутки и смешки умолкли; люди стоят обнаженные под ливнем, холщовые их рубища промокли насквозь.
«Только один старик пытался еще зубоскалить. Утираясь промокшей рубахой, он заявил, что это „не входило в программу“, потом громко расхохотался и погрозил кулаком небу».
«Каторжников заставили сесть прямо в грязь на залитые водой плиты и примерили им ошейники; потом два тюремных кузнеца, вооруженных переносными наковальнями, закрепили болты холодной клепкой, изо всей силы колотя по ним железным брусом… При каждом ударе молота по наковальне, прижатой к спине мученика, у неге отчаянно дергается подбородок: стоит ему чуть отклонить голову, и череп его расколется точно ореховая скорлупа».
Их закуют и отправят в Тулон на галеры. На долгие годы. И никто из них уже, вероятно, не вернется домой.
Гюго еще не раз наведывался в Бисетр. Он познакомился с жаргоном каторжников, узнал истории их жизни, сделал много записей, заметок. Перед ним открылось мрачное, зловонное дно Парижа. Нищета, голод, людские страдания. Когда-нибудь он напишет роман о жизни каторжника. Он расскажет историю человека, отвергнутого обществом, заклейменного им. А сейчас у него иная цель. Он должен внушить и тем, кто наверху, и ревущей толпе у помоста ужас и отвращение к смертной казни.
Кто будет героем его повести? Парижанин. Обыкновенный человек. У него жена и дочь. Он совершил преступление. Какое? Об этом в повести не будет речи. Важно передать чувства и мысли, страх и отчаяние человека, которого ведут на казнь. Дни ожидания. Последние минуты. Перевоплотиться в этого человека…
Вот он в камере. Смотрит в окно, закованное решеткой.
«О господи, что ждет меня, горемычного? Что они сделают со мной?.. Только бы оставили жизнь…
…Ах, если б мне удалось вырваться отсюда, с каким бы наслаждением я побежал в поле!..
Ведь каторжник тоже ходит, движется, тоже видит солнце».
Контраст с этим ужасом — воспоминания детства, до боли лучезарные и чистые. Лицо матери. Старый сад. Свидание на скамейке…
Час казни близится.
«…И все же — подлые законы и подлые люди — я не был дурным человеком! О господи! Умереть через несколько часов, сознавая, что год назад я был свободен и безвинен, совершал прогулки, бродил под деревьями по опавшей осенней листве».
«Вот сейчас, в эту минуту рядом со мной, в домах, окружающих Дворец правосудия и Гревскую площадь, и во всем Париже люди приходят и уходят, разговаривают и смеются, читают газету, обдумывают свои дела; лавочники торгуют, девушки готовят к вечеру бальные платья; матери играют с детьми!..»
«…Говорят, что в этом ничего нет страшного, при этом не страдают, это спокойный конец, и смерть таким способом очень облегчена.
А чего стоит шестинедельная агония и целый день предсмертной муки? Чего стоит томление этого невозвратного дня, который, тянется так медленно и проходит так быстро? Чего стоит эта лестница пыток, ступень за ступенью приводящая к эшафоту?»
Повесть «Последний день приговоренного к казни» создана за три недели. Гюго написал ее в форме дневника и решил издать без подписи, чтоб она прозвучала как документ, как крик, исходящий из уст самого осужденного.
Каждый вечер Гюго читал друзьям страницы, написанные за день. Восторженные отзывы о его новой повести дошли до издателя Госселена, и тот купил у автора право ее издания за такую же высокую цену, что и стихотворный сборник «Восточные мотивы». Обе книги вышли в свет в начале 1829 года.
