Елена Морозова - Шарлотта Корде
«Упреки, которые делает мне господин д'Армон и вы, друг мой, очень меня огорчают, ибо мои чувства совершенно иные. Вы — роялистка, как и те, кто окружают вас; у меня нет ненависти к нашему королю, напротив, я уверена, что у него добрые намерения; но, как вы сами сказали, ад тоже полон добрых намерений, но от этого он не перестает быть адом. Зло, причиняемое нам Людовиком XVI, слишком велико… Его слабость составляет и его, и наше несчастье. Мне кажется, стоить ему только пожелать, и он был бы самым счастливым королем, царствующим над любимым народом, который обожал бы его, с радостью наблюдая, как он противостоит дурным внушениям дворянства… Ибо это правда — дворянство не хочет свободы, которая одна может дать народу спокойствие и счастье. Вместо этого мы видим, как наш король сопротивляется советам добрых патриотов и какие от этого проистекают бедствия. А ведь впереди бедствия еще большие — после всего, что мы видели, уже нельзя питать иллюзий. Вспомните, что произошло в Риме во времена Тарквиния. Не царь был причиной ниспровергшей его революции, а его племянник. То же самое во Франции. Говорю вам, друзья погубят короля, так как он не имеет смелости отстранить своих дурных советников… Все говорит о том, что мы приближаемся к страшной катастрофе… Но не станем предрекать конец, а зададимся вопросом: можно ли после этого любить Людовика XVI?.. Его жалеют, и я его жалею, но не думаю, чтобы такой король мог составить счастье своего народа.
Вот что я думаю о нашей монархии. Поэтому перестаньте, моя дорогая, осыпать меня упреками, кои совершенно несправедливы; вы сами видите, что убеждения мои опираются на достаточные основания. Что же касается жестких слов, сказанных мне месье д'Армоном, я их тем более не заслужила. И вовсе не из духа противоречия я не разделяю точку зрения наших друзей и родственников, просто совесть диктует мне иное, отличное от того, что они думают. Объясните это ему как следует, чтобы он не считал меня упрямой девчонкой, упорствующей в своих мнениях. И заверьте его, что я его уважаю и люблю, как мне сие подобает. На сегодня все; я страдаю от скуки, от воспоминаний и вдобавок от страха, что не сумею еще раз обнять вас.
Мари»[38].
Из письма следует, что сторонник реформ 1789 года Корде д'Армон не одобрял радикальных идей, носившихся в воздухе 1791—1792 годов. Поддержав решение сыновей эмигрировать, что для молодых офицеров, в сущности, означало вступить в армию коалиции, угрожавшей Франции, он, видимо, пытался убедить дочь пересмотреть свои республиканские взгляды, но не сумел этого сделать. Шарлотта осталась верна себе.
Свои антимонархические настроения Шарлотта высказывала неоднократно, не намереваясь считаться с взглядами ни родственников, ни друзей. А близких людей вокруг становилось все меньше — дворяне-роялисты и придерживавшиеся монархических убеждений выходцы из третьего сословия, предчувствуя надвигавшийся республиканский террор, уезжали в эмиграцию. Живя у мадам де Бретвиль, Шарлотта подружилась с Армандой Луайе, дочерью давней тетушкиной подруги. Арманда, в замужестве мадам де Маромм, оставившая пространные воспоминания о мадемуазель Корде, восхищалась гордой и независимой Шарлоттой. К сожалению, вместе с семьей она вскоре покинула город: семья отправилась в Руан, где, по мнению мадам Луайе, жители отличались мудростью и умеренностью, в то время как в Кане от фанатично настроенной черни можно было ожидать чего угодно. Мадам Луайе звала с собой и тетку Шарлотты, но та не отважилась на это.
По случаю отъезда друзей мадам де Бретвиль устроила торжественный обед, пригласив на него отца Шарлотты вместе с Элеонорой и Шарлем Жаком Франсуа. Младший брат Шарлотты хотел присоединиться к старшему брату, иначе говоря, отправиться в эмиграцию в Кобленц. Пригласили также Шарля Турнели, молодого человека, ровесника Шарлотты, намеревавшегося покинуть Францию и вступить в армию принца Конде. Несмотря на желание Шарля эмигрировать, мадам де Бретвиль, давно знакомая с его семьей, видела в нем реального кандидата в мужья Шарлотты. Но, к великому ее сожалению, племянница не проявила к нему никакого интереса.
Возможно, среди приглашенных был и молодой офицер по имени Эмерик де Годфруа дю Менгре, чья семья, опасаясь преследований, в 1790 году бежала в Кан. Сестры дю Менгре были монахинями в монастыре Святой Троицы в то время, когда там жила Шарлотта, а значит, имели возможность с ней познакомиться, а та, соответственно, могла представить их тетушке. Соответственно, мадам де Бретвиль могла пригласить молодого человека как потенциального кандидата в женихи для племянницы. Но это всего лишь домыслы — как, впрочем, и любые рассуждения о сердечных привязанностях Шарлотты. Если молодые люди и были знакомы, то, скорее всего, роялистские убеждения офицера оттолкнули от него убежденную республиканку Шарлотту. Впоследствии дю Менгре эмигрировал, вступил в армию принцев, вторгшуюся в 1792 году во Францию, попал в плен и был расстрелян.
Обед назначили на День святого Михаила, отмечавшийся 28 сентября. По воспоминаниям мадам де Маромм, в тот день Шарлотта была необыкновенно хороша. «Глядя, как она причесывается и прихорашивается, я понимала, что она хочет произвести благоприятное впечатление на отца. Как сейчас вижу ее в платье из розовой тафты в белую полоску, под которое надета юбка из белого шелка. Этот костюм выгодно подчеркивал многочисленные достоинства ее фигуры. Вплетенная в прическу розовая лента гармонировала с цветом ее лица, розового от возбуждения по причине предстоящей встречи с семьей и, главное, с отцом; к сожалению, она не была уверена, с какими словами обратится к ней отец. В тот день она выглядела, поистине, прекрасно». Если судить по замечаниям подруги и по предшествующему письму Шарлотты, отношения между отцом и дочерью испортились не только на бытовой, но и на политической почве.
Но, видимо, за три месяца разлуки старшие и младшие члены семейства Корде успели соскучиться друг по другу. Отец искренне обрадовался встрече со старшей дочерью, не стал вступать с ней в дискуссии, и обед начался в веселой дружеской обстановке. Кандидаты в эмигранты, уверенные, что разлука с близкими долго не продлится, смеялись и строили планы на будущее[39]. Молодые люди воображали, как они победоносно вступят в Париж, а Шарлотта подшучивала над ними и называла их донкихотами. Все шло прекрасно, пока кто-то не предложил тост «за короля». Все встали, и только Шарлотта осталась сидеть, не притрагиваясь к бокалу. Господин Корде грозно уставился на дочь, а мадам Луайе ласково спросила ее, почему она не хочет выпить за здоровье доброго и добродетельного короля. «Я не сомневаюсь в добродетели короля, — отвечала Шарлотта, — но он слаб, а слабый король не может быть добрым, ибо у него не хватит сил предотвратить несчастья своего народа». — «Но ведь король — помазанник Божий, он избран самим Господом», — продолжала мадам Луайе, надеясь уговорить подругу дочери присоединиться к тосту. «Короли созданы для народов, а не народы для королей», — гордо ответила мадемуазель Корде, как и подобает убежденной республиканке. Она откинулась на спинку стула, и лицо ее приняло отсутствующий вид. Опустошив бокалы, гости сели, стараясь не смотреть на наполненный вином бокал Шарлотты.
