Александр Трофимов - Сын башмачника. Андерсен
РЕКА
Оденсе царила над городом, хотя была ниже всех его домов. Есть высокая справедливость в том, что город называют по имени реки, дающей ему жизнь.
Оденсе — сердцевина города, река всегда старше города, и он её сын. Она родилась сама по себе, но вот пришли люди и сделали её частью своей жизни. Они дали ей своё имя и не хотели знать, как она сама называла себя. Все люди имеют имена — все реки, по существу, безымянны. Река — человечество капель, крепчайшее содружество волн... Она знает, о чём думает сердце земли. Река — купель человечества.
Река Оденсе давала жизнь своему городу и гордилась им. Много веков она текла в одиночестве, и ей не о чем было думать, а теперь она думала о людях.
Поэтому сады, которые ближе к природе, чем люди, утром здоровались с ней, а вечером желали спокойной ночи. А может, людей даже и нет, иногда думала Оденсе, и они только снятся мне?
— Как ловко бежит, — завидовали ей обречённые на неподвижность яблони. В их ветвях таились весенние белые мысли и вызревали до плодов. Всё, что делали сады, было данью реке.
Бузина молчаливо смотрелась в глубину реки — её ветви завидовали рыбам: нырнёшь в глубину — и жары как не бывало; в реке места всем хватит. Кусты бузины стыдились своего неказистого вида и краснели — со стыда или от скуки?
Но что это? Куст бузины вздрогнул от радости: ещё бы! Русалка осторожно выбралась на берег, чтобы сорвать на память ветку земного растения; даже русалки жаждут новизны.
Девичий монастырь у реки — хранитель множества легенд, около него — обиталище русалок, словно монахини превратились в жительниц реки... Самое глубокое место — любимое у русалок. Они выгнали отсюда старого угрюмого водяного, распространявшего тоску на реке. Он был одинокий мужчина и посватался к молодой русалке, чтобы скрасить последние годы, та вроде бы ответила согласием, и к тому же он обладал великим богатством — церковным колоколом. Тот был старый-престарый, огромный и давно мечтал родить колоколят, чтобы продолжить свой род на земле, но колоколицы так и не нашлось...
Увы-увы, в конце концов и молодая русалка ответила отказом старому водяному. Она согласилась с доводами семьи, что молодость следует губить с умом.
Со временем история эта стала достоянием каждой кувшинки. Они судачили о ней с камышами и были довольны. Камыши — те лучше всех знали, что творится на берегу и в реке.
Скучно, скучно колоколу коротать свою жизнь в гордом одиночестве. А вспоминал он колокольню церкви Санкт-Альбани. Где-то теперь эта церковь, хранительница духа для стольких поколений... И во сне колокол вспоминал лицо священника и тихонько, грустно звонил...
Мальчик слушает, запоминает, пугается. Страх усиливает память.
— Но я не слышу звона.
— И хорошо, хорошо... Если колокол зазвонит, значит, кто-нибудь умрёт... Он всё про нас знает, и ему открыто, сколько лет каждому отмерено судьбой.
Ганс Христиан смотрел вокруг. Монастырский холм угрюмо хранил своё знание о прошлом. Он и сам был похож на колокол. Или в нём был похоронен колокол. Почему появляются холмы?
— Мам, а почему появляются холмы?
— Это земля страдает.
Бредя мимо деревянного моста, он с такой завистью глядел вослед волнам. Попробуй простоять всю жизнь на берегу — с ума спятишь. Вот бы уплыть далеко-далеко... Но необъяснимая сила заставляла его стоять.
Из плена шлюзов свободолюбивая река бежала к водяной мельнице: люди учили реку работать на себя. Мельница к ночи так уставала от работы, что хоть на луну вой. И снилась ей всегда работа, и ничего, кроме работы. Во сне она жалобно поскрипывала, даже в ночи не было ей спасения — крути колеса, крути колеса, крути колеса, крути колеса.
А в каждом колесе — помощь людям. Если бы хоть мельник подумал, как ей трудно.
Река любовалась своими кувшинками, осокой.
Кувшинки особенно влекли Андерсена. Он хотел познакомиться с каждой из них. А ещё лучше сходить в гости к каждой камышинке. Они такие ласковые...
Он сломал одну камышинку, другую — у реки их много, а так хочется украсить дом!
Древние ивы знают каждую рыбину в Оденсе по имени. Ивы облюбовали зарастающий пруд монастыря и, видно под его влиянием, раскаивались в своей жизни. Даже у деревьев есть грехи.
А сад обнимался с садом, пчёлы из одного спешили к другому, разнося от цветка к цветку последние известия. Всех цветов в этих садах ветру не пересчитать. Глаза цветов всегда широко раскрыты. И они радуются каждому мигу своего существования.
Но и в букете красоваться — счастье. Это значит — тебя заметили, тобой хотят любоваться, ты выбран из множества. Любой мелочи жизни радовались цветы. И каждый из них мечтал сбросить на землю семена до того, как его сорвут, или до первого поцелуя мороза. Когда наступали грозы, то цветы думали, что на небе расцветают их высокие родственники, и покачивали головками в знак приветствия. Каждый цветок думал, что на небе растёт Бог цветов, всякое дерево было уверено, что на небе Бог деревьев. И ни одна травинка никогда не сомневалась, что над облаками охраняет её мать-заступница — богиня травинок.
Кочаны капусты — круглые, как земной шар. В сердцевине они прятали госпожу кочерыжку, отказывающуюся выходить на белый свет, она такая белая, что вмиг могла загореть на солнце.
Беседки над Оденсе всё время спали, то ли от старости их в сон клонило, то ли просто от лени. Они звали к себе, издалека так было приятно любоваться ими... Андерсен подходил к забору чужого сада и легко представлял, как здорово играть вон в той резной беседке — удивительно умной и доброй, укутанной вьюнками.
Чем только не налюбуешься за день! И когда мальчик возвращался домой, он валился в постель, на свой сундук.
— Беседочка моя, — раз услышала мать во сне и не понимала, что снится её сыну, поужинавшему куском хлеба и луком. Луковицу она отняла у себя — у отца давно не было работы, а того, что она получила за сегодняшнюю стирку, едва хватило на покрытие старого долга соседке, которая уже не могла ждать: одна бедность помогала другой бедности, но и сто бедностей, сложенных вместе, не дадут одного богатства.
Мария Андерсен тоже засыпала быстро. Её руки засыпали за столом, когда она ещё и не касалась постели; она ходила, нарезала хлеб, а руки уже спали и вздрагивали во сне от мысли, что завтра предстоит новая стирка.
ОДЕНСЕ
Город подружился с мальчиком с первого года жизни на земле: город Оденсе и река Оденсе. Они любили преподавать свои простые науки только тем, кто откликается им; город Оденсе, дом к дому, домик к домику — территория радости. От привычной комнатки, выученной наизусть, к неизвестности, первый шаг на улицу равен для ребёнка всем остальным путешествиям в жизни, просто мы забываем чувства детства, и никому их не восстановить. Дома — те же люди, только ходить не умеют, но они видят, слышат, думают и помнят... Они так хорошо разбираются в тех, кто именует себя людьми, будто не люди сооружали дома, а дома строили людей... Вот почему расстояние от дома до дома, как бы далеко они друг от друга ни находились, часто ближе, чем от человека до человека, даже если люди находятся рядом.
