Карлис Озолс - Мемуары посланника
В своих наблюдениях я никогда не хотел допустить односторонности или предвзятости и старался объективно оценивать человека, хотя бы он состоял на службе даже в самом страшном застенке. В свои темные и мрачные углы жизнь иногда загоняет людей слепо и несправедливо, не стоит выносить приговоров огульно, судить людей скопом, окрашивать их душу и лица одной краской.
Английский рабочий, представитель Лендсбери и лошадиное блюдо
Для иностранцев Россия всегда была загадкой. Настоящим образом никто в Западной Европе ее не знал. В понимании европейцев она была смесью противоречий, феноменом, готовым чуть не каждую минуту поразить ошеломляющей неожиданностью, казалась то рабски покорной, то грозно бурлящей, то олицетворением загадочной славянской души. Революция, а затем Октябрьский переворот поразили всех размахом, формами, неистовством. Теперь, за годы Гражданской войны в Испании, мир кое-чему научился, обрел некий опыт, но тогда ужасы и потрясения гражданской войны освещали Россию зловещим светом. Загадочной была она прежде, теперь же стала еще и страшной.
И в самой России все было тоже страшно. Война шла на всех фронтах, по всей стране шагал смертоносный голод, перестали дымиться печи, замерли фабричные трубы. Замерзая в погребном холоде, люди работали в давно неотопленных помещениях, там замерзали даже чернила, чиновники и чиновницы не снимали перчаток. Дико и приговоренно голодали целые области, ослабленные организмы поедала повсеместная всероссийская вошь, людей в необычайном количестве косил сыпняк.
Все связи с внешним миром были прерваны. Особенно страстно их хотели возобновить русские беженцы, покинувшие Родину и проживавшие в изгнании. Поэтому и ко мне обращались с горячими мольбами бросить по приезде в Москву письмо в почтовый ящик, навести ту или другую справку, узнать, жив ли тот иди иной родственник. Конечно, такие обращения делались очень секретно, время было тяжелое, угрозы подстерегали на каждом шагу.
Из терещенского особняка хорошо были видны Москва-река и обе набережные. На улице лежала только что издохшая лошадь. Я решил посмотреть, что с ней будет. Через самое короткое время с нее сняли шкуру и вороны целыми стаями слетелись на падаль. Потом в наступивших потемках я увидел человека в лохмотьях, старавшегося отделить кусок мяса от туши, и мне стало невыносимо жутко. Долго еще лежала падаль на том месте, пока от нее не остались одни кости.
Тогда же в Москву приехал некий знаменитый англичанин. Его поместили в тот же особняк, где жил я. Дня через два он исчез. Трудно сказать, по каким соображениям, но со мной он был чрезвычайно скуп на слова, мы почти не разговаривали, даже за обедом, когда нам подавали суп с лошадиным мясом. Сейчас не помню, обедал ли он, но я не мог даже смотреть на это блюдо. Англичанину было лет пятьдесят, высокий, молчаливый. Вероятно, ему показалось подозрительным мое пребывание в том же особняке, ибо он не мог не знать, что за каждым иностранцем установлено наблюдение. Возможно, он и меня принимал за советского агента.
Тогда в России я дневника не вел и сейчас не решусь категорически утверждать, что он представлял английских рабочих. Мистер Лендсбери. Думаю, однако, я не ошибаюсь. В январе 1920 года в московском особняке мы с ним получали на обед незабываемое лошадиное меню.
Приезжали в Москву и журналисты. По крайней мере, эти люди так рекомендовались. Троих таких журналистов я встречал случайно и также случайно узнал от одного из них, что большевики подарили ему шубу-доху из прекрасного меха, кажется енотовую, которую он и увез из Москвы. Он рассказал, как его подвели на каком-то складе к громадной куче сложенных шуб и предложили выбрать любую. Конечно, это были шубы несчастных русских «буржуев», конфискованные, то есть «национализированные» в пользу государства. Возможно, он этого не знал, но такие подарки были довольно верным способом задобрить журналистов и настроить их благожелательно к советской власти. Могу с полной уверенностью утверждать, что многие попадались на эту удочку, так просто иногда вербовались сторонники большевистской власти. Но люди бывают близорукими от природы, иногда сами хотят быть близорукими. Не всегда подкуп должен облекаться в грубую форму денежной взятки, существует много других методов задобрить, склонить, завоевать симпатию, и многие готовы отказаться от своего отрицательного отношения к большевикам, закрыть глаза на многое из простого и естественного чувства благодарности за предупредительность и любезность. Стойкость не частая добродетель среди людей. Среди стойких журналистов, помню, был мистер Артур Корринг (от The Daily Chronicle).
Иоффе, договор с Эстонией и «кулаки
Из Уфы приехала сестра комиссара Цюрупы. Остановилась в Кремле. Мы побеседовали по телефону, к сожалению, она о моей семье ничего не знала. Однако мне удалось найти человека, которому я оставил несколько тысяч франков и доллары для моей жены в случае ее обнаружения.
Еще раз побывал в Кремле у Цюрупы. Прохожу по коридору и вижу двери в квартиры других комиссаров. Частная жизнь в Кремле текла спокойно. Сестра Цюрупы рассказывала, что брат, комиссар снабжения, ничем не пользовался, недоедал, как и другие, и физически настолько ослабел, что с ним случались припадки.
Цюрупа действительно идейный человек, меньше всего думал о себе и личном благе.
Помню, как во время нашей беседы он встал и извинился за то, что должен идти на важное заседание
Совнаркома, где предстоял доклад товарища Иоффе о советско-эстонском договоре. Без всякой надежды на утвердительный ответ я полушутя спросил:
– А мне нельзя?
– Что ж, идемте, – говорит Цюрупа, – я проведу вас без пропуска.
Как просто! Это меня удивило. Вместе с Цюрупой отправляюсь в Колонный зал Кремля. Только мы подошли к подъезду, как подъехал прекрасный лимузин, из которого вышел довольно толстый мужчина среднего роста, отлично одетый, тогда в Москве это было большой редкостью.
– Кто это? – спросил я Цюрупу.
– А это Зиновьев. Замечательный человек!
Совсем недавно этого «замечательного человека» расстреляли.
Колонный зал весь был испещрен лозунгами, надписями на разных языках, в том числе и на языках всех народностей Советской России. Тогда власть не скупилась на лозунги, их сочиняли во всех отделах агитации и пропаганды, в столицах, губернских городах, уездных захолустьях. Грозные лозунги, предупреждавшие, что против Российской Советской Республики плетется мировой заговор, что царство пролетариата окружено блокадой. «Смерть буржуям», «Пролетарии всех стран, соединяйтесь», «Кто не работает, тот не ест» и т. п.
