Николай Черкашин - Белая карта
Население гавани, или, вернее, города, состояло из нескольких человек администрации и небольшого количества поселенцев, ссыльных, среди которых были и поляки. По свойствам это поселение, состоявшее из отбросов и всякой сволочи, не особенно гармонировало с новым портом. В 0 части бухты расположены постройки научно-промысловой мурманской экспедиции, (состоявшей тогда под начальством Книповича), пароход которой «Андрей Первозванный» мы застали стоящим у пристани экспедиции. Кроме него на рейде стоял небольшой казенный пароход «Печора», пробиравшийся на эту реку.
Прийдя на рейд, мы узнали, во-первых, что собаки наши уже прибыли в Екатерининскую гавань… Второе известие касалось нашей шхуны, зафрахтованной в Архангельске и долженствующей доставить нам груз угля в Югорский Шар в бухту Варнека. Оказалось, что шхуна при первой попытке встретила лед, пройдя Калгуев, получила повреждение и вернулась в Архангельск. Таким образом расчет на пополнение запасов угля в Югорском Шаре становился более чем сомнительным, и случай этот подтверждал известие, полученное в Трансё от промышленников, что в этом году Ледовитый океан по состоянию льда крайне неблагоприятен для плавания.
Сейчас же по приходе к нам приехал начальник мурманской экспедиции Книпович и помощник его Брейтфус. Книпович предложил желающим выйти на «Андрее Первозванном» в море для производства гидрологических и зоологических работ, что крайне приятно для нас и любезно со стороны Книповича. На другой день вечером Толль, Бируля и я ушли на «Андрее Первозванном» в море для производства гидрологических работ, «Андрей Первозванный» представляет из себя современный стальной траулер, построенный в Германии и прекрасно приспособленный для научных работ. Зоологические работы кроме обычных тралов, драг и планктонных сетей производятся с помощью песерсоновского трала и особенно - огромными буксируемыми траулерами на большом ходу до шести-семи узлов…Книпович был так любезен, что произвел все работы, как зоологические, так и гидрологические, причем последние не представляли для меня чего-либо нового ни по приборам, ни по методам наблюдения…
На «Андрее Первозванном» не исследовали воды, брались только пробы, а анализ на содержание хлора и даже ареометрический метод определения удельного веса приводился на берегу на станции. Мы работали в Мотовском заливе и в Ара-губе; было поймано немного трески, глубоководных окуней, скатов, камбал и проч.
Вообще «Андрей Первозванный» в смысле организации работ производит очень хорошее впечатление - все было налажено, делалось скоро, удобно и хорошо. За наше отсутствие «Заря» ошвартовалась у пристани и хотела принимать уголь, но последний в складе, расположенном у пристани, оказался дурного качества, и Коломейцов решил перейти к другому складу у пристани, где стоял «Андрей Первозванный».
При нашей малочисленной команде пришлось для ускорения работы нанять какую-то сволочь из местных обывателей, которых через несколько часов работы пришлось рассчитывать и доканчивать работу самим. Наполнив трюмы углем, мы получили осадку 18,5 футов. Течь усилилась, каждые два часа необходимо было откачивать воду. На палубе негде было повернуться, все было завалено рыбой - пришлось около 30 тонн оставить на берегу, так как ее решительно некуда было сунуть. Оставалось принять собак и идти дальше».
ОРАКУЛ 2000:
Пройдет всего тридцать лет и три года и Александровск-на-Мурмане, переименнованый в Полярный (не иначе, как честь любимой звезды Колчака) станет столицей Северного флота России, другой России - советской. Ничто - ни камень, ни крест не скажет о том, что отсюда в начале века стартовала отчаянная и героическая экспедиция на Землю Санникова. Отсчет времени здесь начнут вести не от РХ - рождества Христова, а от ШЗ - штурма Зимнего. Гору Энгельгардта переименуют в гору Ленина, который севернее Гельсингфорса так и не побывал, на берегу чудом не переименованной Екатерининской гавани станет на двадцать лет памятник «создателю Северного флота» Сталину; в отличие от Ильича, он все же посетил эти суровые края.
Но в этом узаконенном государством беспамятстве найдутся трое полярнинцев - два брата Иванишкина, инженеры с местного судоремонтного завода и рабочий Василий Суров - которые в брежневскую-то пору отыскали на одном из маяков старый колокол с бывшего храма Александровска-на-Мурмане, того самого храма, в котором лейтенант Колчак просил всех своих небесных заступников о помощи в опасном предприятии, о даровании успеха и благополучном возвращении. Многопудовый колокол с превеликим был перетащен в Полярный и поставлен на камень, на котором было выбито имя легендарной к тому времени шхуны «Заря». Эта рисковая акция памяти была предпринята еще в 1978 году. В год столетия города колокол был поднят на колокольню возрожденного храма.
Иногда на якорных стоянках - в нечастую свободную минуту - обычно после вечернего чая, заводили в кают-компании новомодную европейскую новинку - фонограф, который барон Толль привез из Ревеля. Со сменных тон-валиков звучали романсы - такие странные под северным сияньем и такие вдруг многозначительные. Лейтенант Колчак слушал их, опустив голову, так что отросшая черная борода врастала в грубую вязку норвежского свитера. (бриться опасной бритвой в качку - опасно, а безопасное лезвие «жилетт» будет изобретено только в следующем - 1901 году). Ему казалось, как, впрочем, и каждому из его однопоходников, что каждое слово, летящее из раструба чудо-аппарата, - про него, про ту, которая осталась ждать…
И много лет прошло
Томительных и скучных.
И вот в тиши ночной
Твой голос слышу вновь.
И вижу, как тогда,
Во вздохах этих звучных,
Что ты одна - вся жизнь,
Что ты одна - любовь…
Потом, оставшись в тесной каютке наедине с собой, крохотным откидным столиком и листком почтовой бумаги, он быстро, почти, не выбирая слов, писал: "Прошло два месяца, как я уехал от Вас, моя бесконечно дорогая, и так жива передо мной вся картина нашей встречи, так мучительно и больно, как будто это было вчера, на душе.
Сколько бессонных ночей я провел у себя в каюте, шагая из угла в угол, столько дум, горьких, безотрадных… без Вас моя жизнь не имеет ни того смысла, ни той цели, ни той радости. Вы были для меня больше, чем сама жизнь, и продолжить ее без Вас мне невозможно. Все мое лучшее я нес к Вашим ногам, как к божеству моему, все свои силы я отдал Вам.
Я писал Вам, что думаю сократить переписку, но, когда пришел обычный час, в котором я привык беседовать с Вами, я понял, что не писать Вам, не делиться своими думами - свыше моих сил. Переписка с Вами стала для меня вторым "я", и я отказываюсь от своего намерения и буду снова писать Вам - к чему бы это меня ни привело. Ведь Вы понимаете меня, и Вам может быть понятна моя глубокая печаль".
