Валентин Гафт - …Я постепенно познаю…

Быстрей тебя — обычный самолет,
Но разве может он с тобой сравниться!
Зависит от меня его полет,
А ты свободна маленькая птица.

В забытом кармане монета лежала,
Была она мелкой и стоила мало,
Но цену монета себе набивала
И старый карман про себя презирала.
Однажды забытый карман приоткрылся,
И пальцами кто-то в монету вцепился.
Когда она звякнула в мокреньком блюдце,
Ей снова в карман захотелось вернуться.

Ах, неделя моя полуночная,
Вся счастливая жизнь впереди.
Если это и есть мое прошлое,
Значит, прошлое всё — впереди!

Скомпрометировано имя Волка,
Съел внучку с бабушкой — таков его удел,
А выстрелы и псы ему вдогонку
За то, что зайца съесть еще хотел.
Детей пугают им еще с пеленок.
За что? За то, что горд? За то, что смел?
Чтоб в будущем какой-нибудь подонок
От страха застрелить его посмел.
Волк — оппозиция, он зверь, а не собака,
Но право у людей отстреливать волков,
Но право у людей на них ходить в атаку
И бить их в окружении флажков.
Не трогайте волков, лес — только их
планета.
Друг друга поедайте в городах,
Друг друга предавайте в кабинетах,
Но на волков не списывайте страх.
Пусть сказки переходят век от века,
Пусть будут детки снова их читать,
Я волком называю — человека,
Чтоб человеком — волка называть.

Если б знали его предки,
Что за рвом, водой, за сеткой
Мечется их родич редкий,
Наступая на объедки,
Что в пижамках его детки,
Что бросают им конфетки,
Что полоски, как пометки,
Тени черной, страшной клетки.

Лоснится шпротой тело длинное,
Всосав в трубу, крольчонка схавала,
Витками, как по полю минному,
Ползет змея, как почерк дьявола.
Ползет наземное лохнесское,
Как шланг намокший, бесконечное.
Ползет красивое и мерзкое,
Нас искушающее, вечное.

Не олень он и не страус,
А какой-то странный сплав,
Он абстракция, он хаос,
Он ошибка, он жираф.
Он такая же ошибка,
Как павлин, как осьминог,
Как комар, собака, рыбка,
Как Гоген и как Ван Гог.
У природы в подсознаньи
Много есть еще идей,
И к нему придет признанье,
Как ко многим из людей.
Жираф —
Эйфелева башня,
Облака над головой,
А ему совсем не страшно,
Он — великий и немой.

Нет, на спине верблюда неспроста
Волнистый путь от шеи до хвоста,
Теперь, бредя по огненной пустыне,
Где нет оврагов, гор, где ни куста,
Он вспоминает те прохладные места
И ночи ждет, когда земля остынет.

Нет, он не торт,
Не шоколадный.
На двух ногах,
Живой, громадный,
Забыв достоинство и честь,
Перед хлыстом стоит,
нескладный
В попонке цирковой,
нарядной
За то, чтоб только дали есть.

Мартышка, малышка,
Что чешешь подмышки?
Что попочку чешешь,
Затылок и лоб?
Скажи, за какие такие делишки
Аж в клетку тебя засадить кто-то смог?
С тобой мы похожи,
Наивные рожи,
И глазки, и ушки, и пальцы, и рот.
Чесался б я тоже,
Кто знает, быть может,
Всё мог сделать Боже наоборот!

Только ноги, только шея,
Остальное — ерунда,
Остальное только тело,
То, куда идет еда.
Тычет воду длинным клювом,
Точно шлангом со штыком,
И рыбешек и лягушек
Поглощает целиком.
Ну, а к вечеру устанет,
Одну ногу подожмет
И застынет одиноко,
Словно рыцарь Дон Кихот.
В небо цапля не взлетает
Уже много, много лет.
Небеса не принимают
Этот странный силуэт.

А он рискнул,
А он заговорил,
И всё, что слышал,
Взял и повторил.
Что б нам услышать
То, что говорим,
Когда, чего не ведая,
творим.
Зачем же так?
Природе вопреки.
Но если он — дурак,
Мы — дважды дураки.

Через муки, риск, усилья
Пробивался к свету кокон,
Чтобы шелковые крылья
Изумляли наше око.
Замерев в нектарной смеси,
Как циркачка на канате,
Сохраняют равновесье
Крылья бархатного платья.
Жизнь длиною в одни сутки
Несравнима с нашим веком,
Посидеть на незабудке
Невозможно человеку.
Так, порхая в одиночку,
Лепестки цветков целуя,
Она каждому цветочку
Передаст пыльцу живую.

Он на рассвете всех будил,
И дураков, и дурочек,
Он гордо по двору ходил,
Осматривая курочек.
Пройдет походкой боевой —
И куры все повалены,
А перья белые его
Как будто накрахмалены.
Он забирался на забор
И пел, как Лева Лещенко,
И гребешок, как помидор,
Был без единой трещинки.
Он Петя был и Петушок,
И ласкова бородушка.
Но вдруг топор, удар и шок,
И истекает кровушка.
А ноги вроде и бегут,
И снова кукареку дал,
Да, видно, это Страшный суд,
Когда бежать уж некуда.
И петь пока что ни к чему —
Застыну аккуратненько.
Зачем достался я ему,
Хозяину-стервятнику?

Кот мой свернулся калачиком,
Глазки блеснули во тьме,
Это работают датчики
Где-то в кошачьем уме.
Ушки стоят, как локаторы,
Слушают тайную тьму.
Всё, что в его трансформаторе,
Он не отдаст никому!

Мышка — тайна, мышка — рок,
Глазки — маленькие дробки,
Мышка — черный утюжок,
Хвостик-шнур торчит из попки.
Мышка маслица лизнула
И шмыгнула под крыльцо,
Мышка хвостиком махнула
И разбила яйцо.
Яйцо было крутое
И упало со стола,
А потом уж золотое
Кура-рябушка снесла.
Была мышь не из мультяшки,
Была мышка из сеней,
Нет, не эту бедолажку
Зарисовывал Дисней.
Твердо знает эта мышка,
Что на свете с давних пор
Мышеловка — это вышка,
Это смертный приговор.

Есть у крота секрет,
Известный лишь ему,
Он вечно ищет свет,
Предпочитая тьму.

Мухи под люстрой играли в салочки:
Кто-то играл, кто-то думал о браке.
Она — плела ему петли-удавочки,
Он ей делал фашистские знаки.
Был этот безумный роман неминуем.
Он сел на нее и летал так бесстыже.
Росчерк движений непредсказуем.
Влево, вправо, вниз, еще ниже.
Присели на стенку, как бухнулись в койку,
Чего он шептал ей, известно лишь Богу.
На локоть привстал я, махнул мухобойкой
И хлопнулся снова в кровать, как в берлогу.
И пара распалась, он снова — под люстру,
Она же мне мстила — жужжала над ухом.
Ее я не трогал. Мне было так грустно.
Завидую мухам. Завидую мухам.