Иван Парфентьев - Прошлое в настоящем
Когда они налили по последней, Одинцов как бы невзначай сказал Макеенко:
— Николай, а ты пистолет все дома держишь?
— Дома, — ответил Макеенко. — А что?
— Да я так спросил, лучше бы ты его в мой сейф положил, а то ребятишки не вытащили бы на улицу. Ты сам знаешь, что будет за хранение оружия.
— Так ведь оно именное, — пояснил Макеенко.
— Сейчас на любое оружие нужно иметь разрешение.
— Возьми, сделай доброе дело, — сказал Макеенко и, достав из шкафа пистолет, отдал его Одинцову.
— Я думаю, что эта штука ни тебе, ни мне больше не пригодится! — а про себя подумал: «Еще как может пригодиться. Завалюсь — пущу себе пулю в лоб, а там пускай разбираются».
Часов в одиннадцать друзья распрощались, и Одинцов поехал домой.
Уже была в разгаре зима, а Кухалейшвили ничего не говорил Одинцову об ограблении профессора.
«Может, раздумали? — подумал Одинцов. — Раздумали, тем лучше. — Он уже и сам не рад был, что впутался в это дело. — Один раз за драку с работы выгнали, теперь и посадить могут. Да и посадят наверняка, лег на пятнадцать. Это хорошо, что все провалилось».
Но вот перед самым Новым годом Кухалейшвили позвал Одинцова к себе и еще раз попросил рассказать о расположении комнат.
«Нет, не отказались они от своего замысла, — подумал Одинцов. — Ну ладно, будь, что будет?» — И он с еще большими подробностями рассказал о расположении комнат и о часах работы профессора Игнатова.
Ликвинадзе сбегал в магазин и купил водки. Пили много, но о «деле» больше не говорили. Все было решено.
Михаил Ликвинадзе был самым опытным из всей компании. Еще до войны он сел за убийство и не выходил из тюрьмы после этого лет двадцать, так как в лагере он снова убил человека, и ему добавили десять лет. Лишь перед самым знакомством с Кухалейшвили вышел он на свободу.
По утрам, когда соседей не было дома, Ликвинадзе делал на кухне свою нехитрую отмычку. Но вот все приготовления были закончены. Тридцатого декабря они сели в такси и поехали в институт. Занятия уже кончились, и последние студенты кучами высыпали из двери, радостные в предчувствии праздника.
Поднявшись на третий этаж, Кухалейшвили и Ликвинадзе стали внимательно наблюдать за лабораторией. Но занятия задерживались, и за дверью был слышен размеренный голос профессора.
— Сегодня нельзя, — сказал Ликвинадзе. — Подождем. Завтра профессор куда-нибудь уйдет. Не будет же он в праздник гигиеной заниматься.
— Пожалуй, ты прав, — сказал Кухалейшвили. И они поехали в Банный переулок.
Спать никто не хотел, и они, раскрыв очередную посылку заботливых родственников, принялись за уничтожение 80-градусной чачи и сухого домашнего вина.
— Ты не робей, — сказал Ликвинадзе, — мы это дело в два счета обделаем. Здесь все ясно, что дело темное, — скаламбурил он.
Спать легли уже утром, а проснулись, когда был на исходе короткий праздничный день.
Время до вечера тянулось медленно. Разговаривать не хотелось, и они, сидя у окна, курили. Потом Ликвинадзе вынул из ящика буфета отвертку и отмычку и, спрятав в карман, сказал:
— Пора, нужно идти.
Они вышли на улицу. Шел мелкий снег. Все спешили к праздничным столам. Некоторые еще несли елки, купив их в последний момент где-нибудь у привокзальных спекулянтов.
— Я, пожалуй, на телеграф заеду, перевод посмотрю, — сказал Кухалейшвили. — А ты поезжай, я минут через пятнадцать приеду.
— Ну-ну, — снисходительно улыбнулся Ликвинадзе. И презрительно посмотрел вслед товарищу.
Он, как и обещал Кухалейшвили, постоял минут пятнадцать у подъезда, потом щелчком швырнув в сторону сигарету, решительно направился к двери. Поднялся на второй этаж и стал наблюдать за лабораторией. Вдруг послышались шаги. Ликвинадзе быстро прошел в другой конец коридора и спустился по лестнице. У дверей второго этажа он прислушался. Никого не было. Он бесшумно, на цыпочках, подошел к двери и потянул за ручку. Но дверь была заперта. Тогда Ликвинадзе достал отмычку и открыл наружную дверь. Войдя в лабораторию, он снова захлопнул замок и направился к кабинету.
Минут через пятнадцать к институту подъехал и Кухалейшвили. Ликвинадзе зря заподозрил его в трусости. Он ездил на телеграф, чтобы на всякий случай получить деньги и, если у них в институте ничего не выгорит, быстро уехать. Немного постояв, осмотревшись, он тоже поднялся наверх. Но дверь лаборатории оказалась закрытой. Тогда он достал ключ от своей двери и попытался им открыть английский замок. Но он так резко нажал на ключ, что тот лопнул. Делать было нечего. Он спустился вниз и стал ждать на другой стороне улицы, что будет дальше.
Войдя в кабинет, Ликвинадзе кинулся к столу и стал открывать ящики. Но вдруг дверь отворилась, и в кабинет вошел профессор.
— Вы что здесь делаете, негодяй! — крикнул он.
Ликвинадзе резко повернулся:
— Молчи, отправлю на тот свет.
Профессор кинулся на преступника. Ликвинадзе выхватил из кармана отвертку. Удар в висок, и профессор глухо сполз на ковер.
Убедившись, что профессор не дышит, Ликвинадзе снова метнулся к столу. В одном из ящиков он нашел деньги и облигации. Он вытряхнул из лежащего на столе портфеля все, что в нем было, и впихнул в него облигации. Все они в портфель не влезли. Тогда Ликвинадзе положил пачку под ремень брюк, а деньги и остальные облигации рассовал по карманам. В других ящиках ничего, кроме бумаг, не было, и Ликвинадзе открыл дверь в коридор. Он отчетливо услышал наверху чьи-то шаги. Облигации, лежавшие под ремнем, выпали на пол, но он даже не стал собирать их, а побежал вниз.
Неподалеку от подъезда его ждал Кухалейшвили. Увидев Ликвинадзе, он пошел вслед за ним. Потом они вышли на магистраль и поймали такси.
Ликвинадзе пребывал в хорошем расположении духа. Наконец-то он сорвал банк, о котором мечтал всю жизнь. Когда они вошли в комнату Кухалейшвили, он дрожащими руками вытряхнул на стол облигации. Вместе с облигациями выпали золотые вещи, которые он в кабинете даже не заметил. Глаза ею горели.
— Ты посмотри, сколько здесь! — воскликнул Ликвинадзе и начал делить облигации на три части.
Вскоре приехал Одинцов.
Кухалейшвили и Одинцов получили по сорок тысяч, а остальные облигации, деньги и золотые вещи получил Ликвинадзе.
Разделив добычу, Ликвинадзе как бы невзначай сказал:
— Пришлось пришить старика, не хотел, но он кинулся на меня, как кошка.
Радостное настроение собеседников сразу же изменилось. На кражу они пошли смело, но теперь они были соучастниками убийства, а это уже куда более серьезное дело.
Побыв еще пару дней в Москве, Ликвинадзе отправился в Харьков.
