Николай Молчанов - Генерал де Голль
Нельзя не заметить, что Шарль де Голль весьма трезво и проницательно оценивает шансы Франции на Ближнем Востоке. Еще бы, жизнь уже многому его научила. Последнее десятилетие его жизни, если не считать удачной женитьбы и повышения, впрочем запоздалого, в чине, было для него тяжелым. Мечты и замыслы де Голля остались неосуществленными. Попытки обратить внимание на свои идеи не имели успеха. Конечно, итогом этих десяти лет был приобретенный им опыт. Но он ничем не обнадеживает его.
Шпага
«Все хорошо, прекрасная маркиза!» — песенка с таким рефреном стала самой популярной во Франции в те годы, когда Шарль де Голль в мрачном одиночестве взирал на мир, видя везде «печать упадка». В своем пессимизме он оказался действительно одиноким, ибо для буржуазии Франции в 1926–1930 годы наступило время эйфории — радостного, повышенного настроения. В самом деле, после многих лет катастрофической инфляции благодаря реформам Пуанкарэ франк стал одной из самых прочных валют. На смену господству старого ростовщического капитала, изрядно потрепанного в катаклизмах мировой войны, поднимался новый промышленный капитал. Производство во Франции с 1920 по 1929 год возросло на 31 процент, тогда как по всей Европе оно увеличилось только на 18 процентов.
Непоколебимой казалась гегемония Франции в Европе, обеспеченная Версальским договором. Бриан навевал пацифистские золотые сны, обещал эру бесконечного мира. Правда, в хор беззаботных голосов иногда врывался грозный рев подымавшегося в Германии фашизма. Но ведь Германия пойдет воевать на восток против большевиков! Разве не заключен Локарнский договор, гарантирующий только западные границы Германии? В кабачках на Монмартре распевали такую песенку: «Локарно… Локарно… Все прекрасно!» Когда один шансонье изменил последние слова и пропел: «Все напрасно!», его освистали. О какой войне может идти речь, если даже металлургические фирмы разных стран объединяются? В 1926 году возник Стальной картель Франции, Германии, Бельгии и Люксембурга, символизирующий, казалось, начало конца международной экономической конкуренции. А «пан-Европа», которая превратит европейский конгломерат народов в дружную семью, как уверял Бриан?
Нет, все хорошо, очень хорошо, прекрасная Маркиза! Жюль Ромэн выпустил новый роман «Люди доброй воли», где нарисовал безмятежно оптимистическую картину тогдашнего буржуазного общества. А живопись! Стоило посетить Салон, чтобы тревожные предчувствия рассеялись. Матисс в серии «Одалисок» и портретов создавал изумительный светлый колорит, свою знаменитую гармонию цветов, сводя рисунок к нескольким простым линиям и заливая полотно ярким светом. Все тона радовались и у Брака. Марке утверждал простую и непосредственную поэзию жизни.
Нет, все прекрасно, раз «весь Париж» каждый вечер безмятежно предается удовольствиям. Ресторанное дело процветало. Буржуазная молодежь увлекалась нахлынувшими из США новыми танцами под звуки возбуждавшего кровь заокеанского джаза, совершавшего триумфальное шествие по Европе. Не многие догадывались, что пляшут на вулкане, грозные силы которого все чаще давали о себе знать. Ведь «процветание» выросло на почве небывало интенсивной эксплуатации рабочего класса, который теперь все яснее сознавал смысл своего положения, ибо активно действовала молодая Французская коммунистическая партия. На парламентских выборах в апреле 1928 года коммунисты получили свыше миллиона голосов, на 200 тысяч больше, чем на предыдущих выборах!
А потом как гром среди ясного неба осенью 1929 года прозвучало сообщение о «черной» пятнице на Уолл-стрите. Начинался великий мировой экономический кризис капитализма. Но Франция больше года чувствовала себя «счастливым островом». Благодаря широкому внутреннему рынку и стабилизации франка, облегчившей экспорт, она держалась дольше всех. Увы, весной 1930 года настала и ее очередь. Французское производство упало за год на 33 процента, возникла массовая безработица. Всего в «процветавшем» капиталистическом мире без работы оказалось 30 миллионов человек, а производство сократилось на 40 процентов. Это была небывалая катастрофа, тем более драматическая для буржуазии, что она наступила в разгар пресловутой эйфории.
Де Голль с мрачным удовлетворением наблюдал, как сбываются его пророчества о неустойчивости современного мира. Он, естественно, игнорировал вопрос о том, что кризис всей своей силой подтвердил истину марксизма о неискоренимых противоречиях капитализма, и подходил к кризису, как всегда, со своей исходной позиции, состоящей в том, что в истории доминирует национальный элемент, предопределяющий органическую неизбежность вечного противостояния наций и периодических кровавых столкновений между ними. Он считал, что все государства, охваченные кризисом, будут искать решения своих трудностей во внешней экспансии за счет других стран. Они возведут протекционистские крепостные стены экономического национализма и превратят рынки в поле экономического боя. Более сильные попытаются переложить тяготы на слабых. Кризис — это лишь очередная фаза борьбы всех против всех, в которой выживут сильные и беспощадные. А экономический национализм является всего лишь прелюдией к национализму политическому, ведущему только к войне!
А о ней де Голль думал всегда. В те тоскливые годы неудач, окруженный стеной непонимания, он как бы вел и вторую жизнь, находя средство самовыражения в размышлениях о войне и в литературном творчестве. Правда, его первую книгу «Раздор в стане врага» сразу забыли, а десяток его статей не вызвал почти никакого отклика. Но горькие неудачи не обескураживали де Голля. Характер сильного, уверенного в себе человека помогал ему упорно продолжать свое дело, даже не встречая никаких признаков поощрительного внимания общества, не желавшего нарушить свой покой мрачными, угрожающими пророчествами о неотвратимой войне.
В 1932 году Берже-Левро, товарищ де Голля по плену в Ингольштадте, который стал издателем военной литературы, выпустил его новую книгу «На острие шпаги». Содержание этой книги о войне довольно неопределенно, как и ее эффектное название. Стиль очень претенциозный, а смысл сводится к своеобразной компиляции идей, подчас весьма старых. Поскольку, как известно, все новое есть основательно забытое старое, то нетрудно найти много источников вдохновения де Голля. Разумеется, неизменным остается влияние его юношеских оракулов, хотя Пеги погиб на фронте еще в 1914 году, а Баррес умер в 1923 году. На Бергсона же де Голль прямо ссылается и цитирует его. Многие места наводят на мысль о влиянии Морраса, и не только в отношении стиля, но и суждений де Голля о роли выдающейся личности. Ведь мысль Морраса о том, что «народ нуждается в вожде так же, как человек нуждается в хлебе», всегда будет близка и понятна де Голлю.
