Георгий Гапон - История моей жизни
Все произошло, как было условлено. В назначенный час 13 тысяч человек прекратили работу. Администрация была, конечно, поражена и испугана. Директор Смирнов, весьма гордившийся своим красноречием, вышел к толпе и сказал, что «лучше бы оставили эти шутки и избрали делегацию, так как, может быть, он и может удовлетворить их желания». Рабочие ответили, что теперь у них другие требования и что делегацию они пошлют только с условием, что отец Гапон будет в ней участвовать. Смирнов на это не согласился и даже не удержался, чтобы не сказать, что я-то и есть враг рабочих и веду их к гибели, что едва не привело к печальному инциденту. Один из рабочих, малоросс, высокий смуглый парень выхватил свой нож и бросился на Смирнова, который быстро скрылся. Полицейский офицер также старался убедить рабочих стать на работу, но безуспешно.[106]
Я тем временем сидел дома, тревожась и волнуясь, не зная, что происходит на заводе; наконец, я не выдержал, сел на извозчика и поехал на Путиловский завод.[107] Дорогой я узнал все от одного из рабочих, с которым и поехал на завод. Когда мы подъехали к заводу, мы увидели громадную толпу, наполнявшую двор завода и примыкающие к нему улицы. Меня встретили криками: «Отец Гапон приехал». Пока мне не очистили дороги, я не мог пробиться сквозь толпу. Встав на повозку, я обратился к рабочим с речью. Помню только, что я хвалил их за их действия, сравнивая с старым дубом, ожившим после мороза под теплым веянием весны. Я говорил им о том, что внимание всего города обращено на них, что их желание заступиться за своих товарищей, выброшенных с их семействами на голодную смерть, вполне справедливо, а между тем начальство отвечает им только репрессиями. «Имеем ли мы или не имеем права защищать своих товарищей?» — спросил я. Вопрос этот вызвал гром аплодисментов. Тогда я прочел рабочим перечень наших требований, написанный в дополнение к просьбе об обратном приеме четырех уволенных рабочих.
Содержание прочитанного было следующее:
1) цена на контрактные работы (срочные) должна быть устанавливаема не произвольным решением мастеров, а по взаимному соглашению между начальством и делегатами от рабочих;
2) учреждение при заводе постоянной комиссии из представителей администрации и рабочих для разбора всех жалоб, причем без согласия комиссии никто не мог быть уволен;
3) восьмичасовой рабочий день; на этом пункте не настаивали, откладывая его до выработки соответственного законодательства;
4) увеличение поденной платы женщинам до 70 коп. в день;
5) отмена сверхурочных работ, за исключением добровольного соглашения, и тогда — двойная плата;
6) улучшение вентиляции в кузнечных мастерских;
7) увеличение платы чернорабочим до одного рубля в день;
8) никто из забастовавших не должен пострадать;
9) за время забастовки должно быть заплачено.
Все пункты были приняты под единодушные рукоплескания, и, по моему совету, немедленно было приступлено к переписке требований для распространения их по всем фабрикам и заводам в городе. Затем мы организовали забастовочный комитет, имевший целью помогать забастовщикам, без различия отделений союза. Денежный сбор должен был производиться у ворот заводов и на митингах. С этого дня наплыв новых членов союза стал страшно увеличиваться, и мы решили между собой, хотя это и противоречило утвержденным правилам устава,[108] чтобы все поступления шли на расходы по забастовке. Помощь забастовщикам выдавалась не денежная, а припасами. Все отделения союза несли массу чая, сахара, хлеба, картофеля для раздачи забастовщикам.
Глава двенадцатая
Стачка разрастается
Мы решили, что если в течение двух дней требования наши не будут удовлетворены, распространить стачку на Франко-русский судостроительный и Семянниковский заводы, на которых насчитывалось 14 тыс. рабочих. Я избрал именно эти заводы, потому что знал, что как раз в это время они выполняли весьма серьезные заказы для нужд войны.[109]
3 января Фуллон говорил со мной по телефону. Он был в большом волнении. Он виделся с Витте, который добился возвращения одного рабочего и обещания принять еще двух. Оставался только один, и Фуллон просил меня прекратить забастовку. Я ответил, что поздно; теперь это не было только вопросом об обратном приеме 4 рабочих. Теперь каждая мастерская предъявляла свои требования, и я мог только посоветовать администрации Путиловских заводов устроить совещание с председателями отделов моего союза и делегатами от забастовщиков. В качестве гарантии я просил Фуллона дать мне слово, что ни один из делегатов не будет арестован или наказан, и так как, несомненно, они попросят меня сопровождать их, то, чтобы и я был гарантирован от ареста. Фуллон обещал и в то же время признался, что не доверяет мне, и напомнил о доносе вел. кн. Сергея Александровича. «Знаете ли, — сказал Фуллон, — что, если бы Плеве не был убит, вы бы давно были высланы из Петербурга».[110] На это я возразил ему, что я всегда говорил ему правду, тогда как другие обманывали его. «В вашей власти арестовать меня, — сказал я, сознавая, что от этого разговора зависит все будущее рабочего движения, — но предупреждаю вас, что, если в течение двух дней не будут удовлетворены желания путиловских рабочих, забастовка распространится еще на некоторые заводы, и, если и тогда администрация будет продолжать упорствовать, рабочие всего Петербурга присоединятся к забастовке. В рабочем классе масса недовольных. До настоящей минуты все требования только экономические, но если вы не пойдете на уступки, чтобы предупредить взрыв, то дальше будет хуже. Но, по крайней мере, не употребляйте силы, не приводите казаков. Может быть, рабочие захотят подать петицию царю, так не бойтесь: все будет тихо и мирно. Рабочие желают только, чтобы услышали их голос».
В конце разговора Фуллон снова подтвердил свое обещание, что ни я, ни один из делегатов не будет арестован. Рабочие решили не соглашаться на частичные уступки.
4 января правительство сделало новую попытку принудить меня отговорить рабочих от их намерения. Начальник главного тюремного управления Стремоухов,[111] личный друг министра юстиции Муравьева, призвал меня к себе и, в присутствии инспектора тюрем, сказал, что ему поручено уговорить меня убедить рабочих стать на работу; при этом он намекнул мне, что если я этого не сделаю, то лишусь места священника в пересыльной тюрьме.
— Если это угроза, — сказал я, — то я предупреждаю, что буду действовать только согласно моим убеждениям. — Разговор резко оборвался после того, как я сказал, что они могут действовать, как найдут для себя удобным, но что и я оставляю за собой свободу действий.
