Милорад Павич - Биография Белграда
Следует напомнить, что человечество на долгом пути своего развития иногда теряло способность к чтению. Текст на Розеттском камне показал, что древние греки умели читать египетские иероглифы, но это знание было утрачено, и прошло более тысячи лет, прежде чем Жан-Франсуа Шампольон с помощью древнегреческого перевода, выбитого на вышеупомянутой плите кем-то, кто знал иероглифы, расшифровал древние египетские письмена.
Здесь следовало бы сказать несколько слов и о речевом, словесном выражении. Изучая историю чтения, было бы логично проследить и за историей речи.
Вспомним, что в течение почти всего рассматриваемого нами периода к священным языкам относились греческий, еврейский и латинский. Потом к ним были причислены и варварские славянские языки, и, возможно, произошло это потому, что Византия таким образом хотела защитить себя от вторжения славян, надеясь изолировать их и запереть в стенах их собственного языка и церквей. Однако словесное выражение обычно делило судьбу высказывания (периода) древней риторики, унаследовавшего от античных времен разделение на три стиля: высокий, средний и низкий. Вначале в молитвах при обращении к Богу использовался только высокий стиль. Позднее в церковной проповеди стали употребляться все три стиля речи. Известно, что прославленные средневековые церковные проповедники, такие как Златоуст, Григорий Богослов и Василий Великий, оставили нам образцы всех трех стилей, пришедших из античности, которыми они пользовались в зависимости от того, каким было поле их деятельности.
Средневековый византийский трактат «Три иерарха», по существу, описывает соперничество трех школ проповеди, войну трех видов словесного искусства, первое из которых отсылало к аттическому краткому стилю, второе – к «посредственному», или константинопольскому, а третье – к витиеватому, или «азиатскому», стилю.
Далее на долгом пути истории чтения мы могли бы сделать остановку на Балканах и полюбоваться фресками монастыря Дечани, которые изображают членов древней сербской династии Неманичей, этого рода королей, святых и писателей. Здесь мы увидели бы почти всех выдающихся сербских писателей, наиболее талантливых сербских читателей и важнейших сербских издателей Средневековья. Они словно занимались всем этим в кругу семьи.
Во времена барокко имена почтенных и богатых читателей-меценатов писали на титульных листах книг более крупными и красивыми буквами, чем имена авторов. В книгах этого периода для потомков почти не сохранились портреты поэтов, зато в них увековечены образы их могущественных читателей – королей, церковных иерархов и военачальников, которым посвящались литературные произведения. Позднее, в период расцвета гражданского сословия, то есть во времена классицизма, читатель и писатель ненадолго оказываются на равной ноге, литературные весы на мгновение уравновешиваются, но вскоре романтизм возносит писателя до небес, его голосу начинают внимать, как голосу Бога, и целые семьи становятся коллективными читателями книг любимых авторов. Словесное выражение решительно расстается с античным учением о трех стилях и подражает разговорному языку, который начиная с Данте, Боккаччо и Рабле веками пробивал себе дорогу в книгу.
Семь небесных таможенВ продолжении «Краткой истории чтения» следовало бы описать и постоянно повторяющиеся модели поведения писателей и читателей, которые показывают, что же связывает все упомянутые нами периоды жизни книги.
Чем, по сути дела, является чтение? Почему человек нуждается в книге и как он ее себе выбирает? Предположим, что книга – это такой продукт, которым читатель питает то свое прошлое, то настоящее, а то и будущее. Потребность в книге – это своего рода авитаминоз, который излечивается чтением. В тот или иной момент в вашем организме может возникнуть дефицит какого-нибудь витамина, например витамина В, и пока вы не начнете его принимать, ваше самочувствие останется плохим. То же самое происходит и в случае интеллектуального авитаминоза – вы с радостью принимаете писателя, который предлагает вам своего рода «интеллектуальный витамин В». Если потребность в этом витамине обнаружится у более широкого круга читателей, писатель, предлагающий столь необходимый товар, начнет пользоваться спросом, его книги станут бестселлерами, а сам он «гением» и т. д. Возможно, что в это же самое время какой-то другой мастер создает «интеллектуальный витамин Е», который еще не пользуется спросом. Он обречен оставаться в тени до тех пор, пока в обществе не возникнет потребность в «витамине Е», и тогда к нему придет слава, возможно посмертно, как случилось с Боттичелли и многими другими художниками. Описанный ход событий имеет еще один важный аспект: писатель, предлагавший «витамин В» и объявленный гением, буден предан забвению, как только исчезнет потребность в этом веществе. Литературная смерть наступает независимо от того, жив писатель или умер. О забвении стоит сказать еще несколько слов.
Старое сербское предание гласит, что каждая душа, для того чтобы попасть в царствие небесное, должна пройти через семь мытарств, то есть через семь небесных «таможен», или испытаний. Точно так же и каждый писатель проходит через семь мытарств, или семь испытаний: прежде всего он предстает перед издателями, потом перед читателями, а потом и перед критикой. Тот, кто пройдет через эти три первые «таможни» на всех языках, становится, как принято говорить, «бессмертным», но испытания на этом не кончаются.
Писатель подвергается мытарствам и после смерти: сначала он проходит (если это ему удастся) через первое забвение, которое наступает после того, как он умер. Потом, значительно позже, ему предстоит испытание, связанное с исчезновением языка. Многие литературные произведения остаются без своего языка, ведь языки умирают, так же как и люди. Это произошло с такими великими писателями, как Гомер и Гораций, это случилось и с творчеством святого Саввы, сербского принца и поэта. После этой пятой «таможни» писатель, благополучно прошедший через все небесные испытания, попадает на шестую «таможню», то есть подвергается второму забвению, и, в конце концов, если он сумеет выдержать и это, добирается до седьмого искушения, до последнего испытания, испытания вечностью, которого не проходит никто…
Вот что можно сказать о перипетиях, связанных с чтением и сочинением книг, «с позиции вечности». А как обстоит дело сегодня? Сегодня литература живет за счет покойных классиков (новые успевают устареть за один вечер) и за счет живых читателей, которые больше не задаются вопросом, насколько книга хороша, красива или полезна, их интересует другое – а можно ли вообще любить книгу?
