Бенедикт Сарнов - Феномен Солженицына
К этой мысли отец Александр теперь возвращается постоянно. Она даже представляется ему главным его открытием в его раздумьях об Александре Исаевиче, в открывшемся ему вдруг новом, истинном понимании этого характера:
...Понедельник, 5 ноября 1979
Вчера вечером... сделал «открытие». Пожалуй, как и все мои «открытия», оно показалось бы всем «наивным». Мне вдруг стало ясно, что той России, которой служит, которую от «хулителей» защищает и к которой обращается Солженицын, – что России этой нет и никогда не было. Он её выдумывает, в сущности, именно творит . И творит «по своему образу и подобию», сопряжением своего огромного творческого дара и... гордыни. Сейчас начался «толстовский» период или, лучше сказать, кризис его писательского пути. Толстой выдумывал евангелие, Солженицын выдумывает Россию. Биографию Солженицына нужно будет разгадывать и воссоздавать по этому принципу, начинать с вопроса: когда, где, в какой момент жажда пророчества и учительства восторжествовала в нем над «просто» писателем, «гордыня» над «творчеством»? Когда, иными словами, вошло в него убеждение, что он призван спасти Россию , и спасти её, при этом, своим писательством? Характерно, что в своём «искании спасительной правды» Толстой дошёл до самого плоского рационализма (его евангелие) и морализма. Но ведь это чувствуется и у Солженицына: его «фактичность», «архивность», желание, чтобы какой-то штаб «разрабатывал» научно защищаемую им Россию, подводил под неё объективное основание. (Там же. Стр. 488)
Именно вот это, вдруг открывшееся ему свойство личности Солженицына и сближает его в глазах отца Александра с человеком, одержимость которого другой, своей сверхценной идеей принесла столько бед человечеству в ХХ веке:
...Пятница, 17 октября 1975
Читаю с захватывающим интересом солженицынского «Ленина в Цюрихе». Напор, ритм, бесконечный, какой-то торжествующий талант в каждой строчке, действительно нельзя оторваться. Но тут же почти с каким-то мистическим ужасом вспоминаю слова Солженицына – мне, в прошлом году, в Цюрихе – о том, что он, Солженицын, в романе – не только Саня, не только Воротынцев, но прежде всего – сам Ленин. Это описание изнутри потому так потрясающе живо, что это «изнутри» – самого Солженицына. Читая, отмечаю карандашом места – об отношении к людям (и как они должны выпадать из жизни, когда исполнили свою функцию), о времени, о целеустремлённости и буквально ахаю... Эта книга написана «близнецом», и написана с каким-то трагическим восхищением. Одиночество и «ярость» Ленина. Одиночество и «ярость» Солженицына. Борьба как содержание – единственное! – всей жизни. Безостановочное обращение к врагу. Безбытность. Порабощённость своей судьбой, своим делом. Подчинённость тактики – стратегии. Тональность души... Повторяю – страшно... (Там же. Стр. 215)
Все эти записи отца Александра о его сложном, меняющемся отношении к Александру Исаевичу складываются в отчетливый психологический сюжет. Перед нами встаёт вся история их отношений – от полной гармонии, единодушия и безмерной духовной близости до столь же глубокого отчуждения и взаимного непонимания. Но это – одна, так сказать, субъективная линия этого сюжета. А есть и другая, не менее, а может быть, даже и более важная. Сам того не сознавая, во всяком случае, отнюдь не ставя перед собой такую задачу, автор этого дневника отразил нисхождение Сожницына – со ступени на ступень – по «Лестнице Соловьёва»: от национального самосознания – к национальному самодовольству, а от национального самодовольства – к национальному самообожанию. Причем проследлил он этот путь с такой психологической конкретностью, какая, я думаю, мало кому, а может быть, даже и вовсе никому, кроме него, была доступна.
...Вторник, 31 октября 1978
Поездка в прошлый четверг (26-го) к Солженицыну в Вермонт. Три часа разговора, очень дружеского: чувствую с его стороны и интерес, и любовь и т. д. И все же не могу отделаться и от другого чувства – отчужденности. Мне чуждо то, чем он так страстно занят, во что так целиком погружен, – эта «защита» России от её хулителей, это сведение счетов с Февралем – Керенским, Милюковым, эсерами, евреями, интеллигенцией... Со многим, да, пожалуй со всем этим, я, в сущности, согласен – и умом, и размышлением и т. д. Но страсти этой во мне нет, и нет потому, должно быть, что я действительно не люблю Россию «больше всего на свете», не в ней мое «сокровище сердца», как у него – так очевидно, так безраздельно. (Там же. Стр. 438)
И – сам того, может быть, не желая, – он зафиксировал в этих своих записях ту деформацию личности Солженицына, которая стала – не могла не стать – неизбежным результатом этого его спуска вниз, со ступени на ступень.
...Пятница, 25 мая 1979
...Вежливое равнодушие к другим мнениям, отсутствие интереса, любопытства. Он отвел мне время для личного – с глазу на глаз – разговора. Но разговор был «ни о чем». Дружелюбный, но ему, очевидно, ненужный. Он уже нашел свою линию («наша линия»), свои – и вопрос (о революции, о России), и ответ. Этот ответ он разрабатывает в романе, а другие должны «подтверждать» его «исследованиями»... (ИНРИ [4] ). Элементы этого ответа, как я вижу: Россия не приняла большевизма и сопротивлялась ему (пересмотр всех объяснений Гражданской войны). Она была им «завоёвана» извне, но осталась в «ядре» своём здоровой (ср. крестьянские писатели, их «подъём» сейчас). Победе большевизма помогли отошедшие от «сути» России – власть (Петр Великий, Петербург, Империя) и интеллигенция: «милюковы» и «керенские», главная вина которых тоже в их «западничестве». Большевизм был заговором против русского народа. Никакие западные идеи и «ценности» («права», «свобода», «демократия» и т. д.) к России не подходят и неприменимы. Западное «добро» – не русское добро: в непонимании этого преступление безродных «диссидентов». (Там же. Стр. 463)
Понедельник, 27 августа 1979
Вчера вечером приехали с Л. из Вермонта, где провели сутки у Солженицыных... А. И. больше чем когда-либо – отсутствующий... Всё время: «наше направление», «наши люди»... Насколько я могу понять, враги – это все те, кто сомневается в стихийном «возрождении» России. Солженицыну нужна «партия» ленинского типа. Поразительно упрощённые осуждения все того же злосчастного Запада.
(Там же. Стр. 467)
