Петр Григоренко - В подполье можно встретить только крыс…
По нашему настоянию Мустафу отправили в институт Склифосовского. Там ему была оказана помощь, был наложен гипс, и дежурный врач приказал везти его в палату. И вот снова срабатывает щелевой закон.
Доставивший Мустафу сотрудник КГБ говорит врачу: «В подвал, в тюремную палату!»
– А основания? – спрашивает врач.
Вместо ответа КГБист показывает свое служебное удостоверение.
– Для меня это не основание, – говорит врач.
– Но это опасный преступник.
– А что за преступление он совершил?
– Никакой я не преступник, – вклинился Мустафа. – Я просто крымский татарин и борюсь за право возвратиться в Крым.
Врач, еврей по национальности, видимо, что-то слышал по этому поводу, т.к. решительно распорядился: «В обычную палату!» И Мустафу увезли. КГБист попытался получить разрешение установить надзор за Мустафой в палате. Врач не разрешил. Благодаря этому, Зинаиде Михайловне на следующий день удалось выписать Мустафу и увезти к нам домой. И вот гримасы нашей жизни. Почти два месяца прожил он у нас, пока не сняли ему гипс. Потом уехал. И еще почти четыре месяца был на воле. Когда меня арестовывали, 7 мая, он присутствовал при этом, но его и тогда не взяли. Был он арестован только через месяц после меня.
Закончился обыск тоже скандально. Фактическому руководителю обыска работнику КГБ Врагову Алексею Дмитриевичу надоело возиться, и часов в 8 вечера он что-то пошептал Березовскому. После этого кучу отобранного, но не записанного еще в протокол, а также все находившееся в ящиках моего письменного стола, сгребли в мешок и опечатали сургучной печатью «КГБ – 14». Опечатав, Березовский положил печать к себе в карман и сказал мне: «Завтра мы пригласим Вас в прокуратуру, чтобы вскрыть мешок и переписать что в нем».
– Я не приду, – спокойно сказал я. – Можете вскрывать сами.
– Как же так? – удивился Березовский.
– А так. Я не могу отвечать за содержимое мешка, который находится у Вас, вместе с печатью, которой он опечатан. Чтобы я участвовал во вскрытии, Вы должны оставить у меня или мешок или печать. – Но Березовский был так глуп, что не понял моего требования, и увез с собой и то и другое. Когда на следующий день он позвонил мне, я ему снова сказал, что мое присутствие там не нужно: «Вы за ночь могли в мешок подложить все, что угодно».
После этого до Березовского, очевидно, дошло, в какое положение он себя поставил, и он приехал лично просить меня, но я был тверд. Кстати, я знал, что у меня в столе лежало письмо Поремского. И хотя никаких связей у меня с НТС не было, но это письмо могло быть использовано для обвинения меня в таких связях. Поэтому я твердо решил использовать их ошибку для того, чтоб назвать указанное письмо КГБистской фальшивкой. Они, видимо, это поняли, и письмо НТС в протокол обыска не попало.
По поводу обыска я написал Руденко. При этом предъявил требования:
1. Немедленно возвратить мне все изъятые у меня документы и обе пишущие машинки;
2. Прекратить все неправомерные в отношении меня и моей семьи действия – филерскую слежку, стационарное наблюдение за моей квартирой с помощью специальной аппаратуры и визуально, прослушивание квартиры и подслушивание телефонных разговоров, перлюстрацию и изъятие корреспонденции.
Но писалось письмо не из-за этих требований. Я хорошо знал, что ответа не будет. Это уже непоколебимая система. Но этот обыск – очень удобный повод рассказать о Чирчикских событиях (в связи с упоминанием дела Бариева) и показать истинную роль советской прокуратуры, как вспомогательного органа КГБ, учреждения, которое якобы призвано следить за единообразным применением законов, за соблюдение законности, а фактически является аппаратом, подбирающим законы, оправдывающие беззаконные действия, неприкрытый произвол КГБ. Таким это письмо и получилось.
Я понимал, конечно, что обыск, это уже «звонок первый» к посадке. Поэтому писал письмо Руденко, не ограничивая себя выражениями, единственно, что соблюдал – такт. Грубости и бестактности не допускал, но не из-за боязни чего-то, а чтобы не унижать свое достоинство и не терять уважение друзей. Их круг в это время был уже довольно обширным. Я знал, по сути, всех известных тогда правозащитников. Правда, с такими фигурами, как Александр Солженицын, и недавно появившийся на правозащитном горизонте Андрей Сахаров личного знакомства у меня тогдa еще не было.
Как– то, уже зимой, зашел к нам Юра Штейн. Мы знали и любили не только его, но и всю семью: Жену Веронику и девочек -Лену и Лилю. Особенно восхищались мы девочками, их поведением во время оккупации советскими войсками Чехословакии. Семья Штейнов была в это время в гостях у своих родственников в ЧССР. Когда в эту страну вторглись советские войска, девочки очень ловко и смело воспользовались своей нацией и возрастом (10 и 12 лет), для того, чтоб служить связными для чехословацкого сопротивления. Увлеченно они рассказывали, как болтая или напевая по-русски, они на своих велосипедах без задержек пересекали заставы оккупантов и доставляли по назначению чехословацкие листовки, донесения и распоряжения. В семье Штейнов мы познакомились и с замечательным российским бардом Александром Аркадьевичем Галичем. Здесь же слушали его чудесные песни. А вот теперь Юра явился вестником еще одного выдающегося события.
– Петр Григорьевич, хотите встретиться с Александром Исаевичем?
– Юра, я же тебе говорил уже, очень хочу, но отрывать его от дела ради того, чтоб удовлетворить свое любопытство считаю недопустимым.
– Но он сам хочет видеть Вас.
– Это другое дело. В таком случае я готов хоть сегодня.
– Нет, это же надо подготовить. Александр Исаевич просил спросить у Вас, где бы Вы хотели встретиться с ним. Есть у Вас подходящее место или Вы ему доверите подобрать таковое.
– Доверяю ему вполне.
Несколькими днями позже Юра сообщил название деревни в нескольких десятках километров от Рязани, где меня в условленное время будет ожидать Александр Исаевич. Подробно рассказал, как найти деревню и нужный дом в ней, не спрашивая ни у кого.
В назначенный день я вышел из дома рано утром, хотя встреча была назначена на поздний вечер, а езды туда в общей сложности не более пяти часов. Но я поторопился выйти, чтобы иметь достаточно времени на избавление от «хвостов». Но «топтуны» в этот день, как взбесились. Пока дошел до магазина в полуквартале от дома, обнаружил троих. Что это? Что-то почувствовали? Или я, может, внимательнее наблюдаю сегодня. Попробую «рубить». А не удастся – не поеду. Незачем вести «хвост» туда, где работает Исаич.
«Хвосты» действительно сегодня были особенно настырными. Только около 5 часов вечера удалось мне оторваться от них. Пошел на последнюю проверку. Нет. И я отправился на Казанский вокзал. Билет до Рязани был уже у меня в кармане. Друзья, из тех, кто пока что ходят без «хвостов», еще с утра взяли мне билет и доставили на квартиру. Сел не в рязанский поезд. Сошел с него на первой же остановке. Дождался Рязанского. Вошел в него. Пока, как будто, без «хвоста». По дороге читаю и одновременно приглядываюсь к обстановке и людям. Ничего подозрительного. Но… «Чем черт не шутит». Иду еще на одну проверку. Схожу на глухом полустанке, не доехав двух-трех пролетов до Рязани. Никто не сошел здесь не только из моего вагона, но и со всего поезда. И это спасло нашу встречу. Я был так насторожен, что если бы хоть один человек сошел здесь, я вернулся бы в Москву. Но никто не сошел. И следующим поездом я прибыл в Рязань.
