Петроний Аматуни - На крыльях
— Командир, — сказал он, — ещё две минуты — и мы загоним мотор.
— Выключить, — приказал командир корабля.
Левый крайний мотор умолк, а остальные три чуть ли не удвоили свои усилия, чтобы заменить вышедшего из строя товарища. Но это была слишком непосильная для них задача. Тяжелый самолёт стал медленно терять высоту и через несколько минут, оставляя позади себя широкие прозрачные волны, вошёл в облачность.
Словно радуясь добыче, переохлаждённые капли облака набросились на металлические гофрированные крылья, фюзеляж, стёкла пилотской кабины, расплющивались о них при ударе и прилипали, превращаясь в жёсткие комочки прозрачного льда. Они выискивали каждый укромный уголок возле крохотных заклёпок или головок шурупов, цеплялись за каждый выступ, впивались в каждое грязное масляное пятно, а когда им это удавалось, то дружно помогали сделать то же самое миллионам своих собратьев. Они ухитрялись догонять бешено вращающиеся винты, налипали на лопастях и, несмотря на все ухищрения людей и мощную «линию обороны» антиобледенительных средств, торжествовали победу, потому что силы были неравные: левый крайний мотор был только печальным свидетелем.
Стрелка прибора высоты неохотно, но правдиво регистрировала ход этой борьбы: 1500 метров… 1000… 500… 300… 200… и, когда осталось высоты всего 80 метров, внизу показались пески бугристой необжитой равнины.
— Всё же лучше, когда видишь землю, — ни к кому не обращаясь, произнёс Куренной, смотря вниз.
— Хотя это и не всегда приятно, — ответил командир.
Куренной и Гроховский взглянули вперёд… Впереди возвышалась длинная холмистая гряда, как бы подпирающая бескрайнюю серую облачность. Она преградила путь самолёту и неслась прямо на них тёмной массой, угрожая смертельным ударом. Земля же, словно магнит, притягивала к себе самолёт, будто кто-то ухватился снизу за шасси и тянул к себе. Не было возможности на трёх моторах перетянуть, перелететь через этот длинный холм…
Глаза пилотов выискивали в сложившейся обстановке возможность выхода из западни. Их лица побледнели. Мысли работали с быстротою тока; лётчики составляли планы, оценивали их и отметали как негодные, неосуществимые.
И прежде чем командир успел принять окончательное решение, Гроховский нагнулся к пульту управления, его руки быстро и точно коснулись нужных рычагов и тумблеров; он уже нашёл путь к спасению, путь к жизни: надо быстро запустить четвёртый мотор — тогда самолёт наверняка перелетит через препятствие!
Ещё несколько секунд, и пилоты не столько услышали, сколько почувствовали, как сила тяги сразу возросла, и поняли — левый крайний мотор делал последнее, что мог: без капли воды, без охлаждения он как бы вдохнул жизнь в свой обледеневший винт и, послушный приказанию Гроховского, заработал во всю свою мощь.
Пилоты потянули на себя штурвалы — и холмистая гряда, которая была уже совсем близко, заколыхалась, отступила и стала уходить вниз… Проплыла под крыльями её вершина, показался потусторонний пологий склон, и самолёт, ломая от удара ноги колес, распластался на ровной площадке, точно специально приготовленной для него.
Левый крайний мотор сделал несколько пульсирующих оборотов и замолк на этот раз навсегда. Люди были спасены. Но опоздай Гроховский включить левый мотор, и эпизод закончился бы трагически…
* * *
Лето 1943 года. Сиротливая безлунная ночь раскинулась над тесным Азовским морем. Холодный свет далёкой звезды изредка блеснёт то здесь, то там, но тут же, смятый лёгкой набежавшей волной, тонет в чёрной воде. На земле же абсолютный мрак — война плотно прикрыла ставни и задёрнула шторы окон, погасила уличные фонари.
В черном небе на полуторакилометровой высоте невидимо летит самолёт — с земли только чуть слышны его два мотора. В природе всё спокойно, небо ясно, и ветерок пошаливает лишь внизу у самых берегов, в звонких зарослях высохшего камыша.
На борту самолёта груз: боеприпасы, медикаменты. Конечный пункт маршрута — Симферополь. Подходы к городу с суши утыканы вражескими зенитками. Если же лететь через море (то, что это сухопутный самолёт, в данном случае не имеет значения), часть полёта будет проходить в более спокойной обстановке.
Только поэтому командир корабля А. 3. Быба, один из лучших лётчиков подразделения гражданского воздушного флота, избрал путь через море.
Нет ничего отраднее, когда в полёте всё ладится: моторы в унисон поют свою могучую песню, стрелки приборов на своих местах, а штормы и грозы бушуют где-то далеко, далеко…
Тогда у лётчиков поднимается настроение, тёплое чувство к своей машине наполняет сердце, и каждый сознаёт себя находящимся вне опасности, даже если он выполняет очень рискованное боевое задание.
Но вот в голоса моторов вклинивается «посторонний» звук, дрогнули стрелки оборотов и наддува, что-то нарушило привычное равновесие полёта, и машина вдруг кажется чужой, одичавшей, готовой выйти из повиновения, и у тебя появляется недоверие к ней.
Это — опасное чувство, и нужна немалая сила воли, чтобы подавить его, пересилить себя и помнить о том, что самолёт — машина, которая подчиняется знающему человеку.
И горе в такую минуту тому, кто когда-то, два-три или пять лет назад, сидя за курсантской партой в классе авиаучилища, сочинял комические «лётные» куплеты или строчил письмо к любимой девушке, вместо того чтобы учиться. В опасную минуту, даже если у такого лётчика сильная воля, в его голове откроется зияющая пустота вместо тех знаний, которые дозарезу нужны именно сейчас… Не певать ему больше весёлых куплетов, не увидеть любимой девушки!
Лучше, чем самого себя, знал свой самолёт и моторы бортмеханик Гроховский. Ещё не глянув на приборы, он по звуку левого мотора понял, что дело неладное. Несколько секунд спустя это поняли и пилоты. А внизу по-прежнему плескалось Азовское море, далёкое от самолёта, но готовое при первой возможности поглотить его, если полёт будет нарушен.
— Свернём к берегу, — предложил второй пилот.
— Да, пожалуй, — согласился внешне всегда спокойный Быба.
— Нет, нет, командир! — настойчиво воскликнул Гроховский, — мотор не станет, уверяю вас…
Десятки раз летал Быба с бортмехаником Гроховским на линию фронта и в тыл врага, уважал его опыт и знания, верил им. А нет для командира ничего ценнее в воздухе, как вера в членов своего экипажа и бодрящее, дружеское слово.
Самолёт мчался по заданному маршруту.
Но это был полёт на нервах. Левый мотор то сдавал, то забирал вновь… Гроховский внимательно оглядел приборы и заметил, что обороты левого винта неустойчивые. Прильнул к окну, осветил на несколько секунд мотор переносным фонариком. Опытным глазом уловил быстрые поперечные колебания всего мотора и без труда определил причину: свечи в цилиндрах забросало маслом. Действуя высотным корректором и наддувом, «прожёг» свечи. Ровный пул моторов стал звучать приятной музыкой, стрелка оборотов левого винта вернулась на свое место.
