Анна Тургенева - Воспоминания о Рудольфе Штейнере и строительстве первого Гётеанума
В другой раз госпожа Штейнер рассказал нам о несчастном случае, который произошел с ней в юности. Находясь под влиянием сочинений Толстого, она поехала в деревню к своему брату, чтобы общаться с крестьянами. Она взяла на себя ведение хозяйства, и в Предтечев день, поскольку ждали гостей, велела приготовить курицу, что привело прислугу в смятение. Отправившись сама в "холодильник" (вырытое глубоко в земле помещение вне дома, в котором находились глыбы льда, предназначенные для сохранения продуктов в свежести), она поскользнулась на сбитых ступенях и ударилась головой о край льдины. Почти лишившись сознания, она наткнулась на служанку, которая, вопя и крестясь, убежала оттуда. Только очнувшись после долгого обморока, она выползла из холодильника с сотрясением мозга. По убеждению прислуги, это было Божиим наказанием, так как в день, посвященный Иоанну Крестителю, она приказала отрубить голову живому существу. — Для этого пригласили "безбожника" из соседней деревни.
Затем в моей памяти оживает рассказ о том, как еще до знакомства с доктором госпожа Штейнер пыталась заниматься спиритизмом в кругу людей с серьезными устремлениями. Во время сеанса им удалось вызвать некоего римского воина. Он громко прокричал несколько слов на едва понятной латыни и исчез. Потом им удаюсь вызвать образ Данте. Он прочитал им незнакомое стихотворение Данте, — не из лучших, но, несомненно, в его стиле. "С личностью Данте этого быть не могло, — объяснил доктор Штейнер, — помимо того, быть может, он тогда вновь был воплощен. Столь мощные индивидуальности оставляют после себя в Акаша-Хронике особые отпечатки. Это образы, обладающие собственной жизнью; в таком серьезном кругу ищущих людей они даже могут читать стихи".
Однажды при расставании доктор Штейнер снял мое пальто с вешалки, желая подать его мне, но заметил, что оно висит на одном воротнике, так как петля была оборвана; тогда он повесил пальто на место. "За это ты сама должна надеть пальто", — сказал мне его насмешливый взгляд. Но все было проделано столь очаровательно, что я едва не рассмеялась.
При прощании в той же самой прихожей я решилась задать один вопрос и начала: "Господин доктор, должна ли я…?" — "Вы должны? — прервал он меня. — Вы абсолютно ничего не должны. Спросите себя, хотите ли Вы; если Вы хотите, то Вы также и должны, поскольку воление и долженствование — это одно и то же. Одно и то же", — повторил он. Так мой вопрос остался без ответа.
Но часто бывало и так, что мы недоумевали, почему он дал именно такой ответ: мы ожидали другого. И тем не менее, когда данный разговор воспроизводился в памяти спустя месяцы, а иногда и годы, мы непременно приходили к убеждению, что это был самый прямой и полный ответ на вопрос, который не был до конца продуман и потому был неточно сформулирован.
Сочинение о Гёте Бориса Бугаева (Андрея Белого)
В 1915 году Бугаев энергично взялся за сочинение, в котором он намеревался разобраться с миросозерцанием Гёте. Поводом к этой работе стала толстая полемическая книга, написанная другом Бугаева издателем Эмилем Метнером[8], братом композитора. Хотя речь шла о книге, посвященной Гёте, центр тяжести в ней приходился на поверхностную критику доктора Штейнера, "который не понимал, что лучше обойти молчанием гётевский дилетантизм в области естествознания, прежде всего по отношению к Ньютону и философии Канта": этот взгляд в то время был вообще распространенным. Досада на то, что друг оказался "в плену у доктора Штейнера", привела Метнера к таким полемическим выпадам, которые Бугаев (отчасти и из-за доктора Штейнера) не смог молча стерпеть. Ради того, чтобы возразить Метнеру, ему пришлось наверстывать упущенное — изучать не знакомые ему до сих пор труды Рудольфа Штейнера по теории познания. Это привело его к потрясающему открытию: он нашел в них то, за что боролся на протяжении ряда лет — обоснование возвышения познавательной деятельности до творчества в имагинативном сознании. Бугаев пытался отвоевать эти идеи (в качестве своего "символического" миропонимания) в полемике с различными неокантианскими направлениями. — Во время бесед Бугаева с доктором Штейнером об ответе Метнеру я высказала опасение, что Бугаев сражается со своим противником излишне темпераментно. "Вы даже можете его слегка стукнуть, — сказал на это, улыбнувшись, Рудольф Штейнер, — только не по голове, а по более мягкому месту". — Этому совету в должной мере не последовали, из-за чего книга "Рудольф Штейнер и Гёте в мировоззрении современности" потеряла в своем значении.
Позже в одной из лекций доктор Штейнер охарактеризовал ход мыслей Бугаева как живое, подвижное мышление, приходящее из русской стихии; оно столь утонченно, что европейскому образу мыслей может показаться несколько странным.
Как уже упоминалось, широко распространено мнение, что Бугаев в дальнейшем занял враждебную позицию по отношению к доктору Штейнеру. Но в его автобиографии, написанной незадолго до смерти, имеются места, противоречащие такому утверждению. Так, Андрей Белый описывает поездку в Мюнхен в 1906 году, состоявшуюся вскоре после тяжелого жизненного испытания. В мюнхенском "трактире августинцев" он переживает нашествие двойников, на него обрушиваются голоса как воспоминания о прошлых жизнях. Он ощущает себя под сводами пещеры, в глубине германских лесов… Снаружи, у бурлящего Изара, стоит "брат" — он сам? Ноне стоит ли он на мосту через Неву, глядя на холодные волны?.. А дальше он описывает, как идет домой по тихим улицам, мимо кафе Zuitpold. "Там есть зал для лекций. В этом зале через шесть лет я получил ответ на мучающие меня тогда жизненные вопросы". Так пишет Белый; это описание должно было ускользнуть от строгой цензуры из-за ее незнания контекста. — А вот другое место, где содержится намек на совместную работу с Рудольфом Штейнером: "Только серьезная встреча с естествознанием Гёте в 1915 году привела меня к пониманию моих юношеских ошибок".
Также и другие места, содержащие осторожные, но при этом определенные формулировки, показывают тому, кто знал его жизнь за границей, что Белый пытался между строк сообщить друзьям о своей верности антропософии Рудольфа Штейнера.
Продолжение занятий эвритмией и строительства Здания
Хотя мы разучили множество прекрасных стихов Гёте о любви, решающей для нас была следующая установка: все то, что связано с самовыражением личности, — все характерное, всякий изгиб тела, — люциферично. — Некоторые члены нашей группы усомнились в правильности такой установки; тем не менее мы еще долго сохраняли при движении фронтальность и безучастность, не умея обосновать права субъективного и объективного элементов. Решающим здесь оказалось то, что однажды наш музыкант Ян Стутен энергично запротестовал против нашего слишком "объективного" понимания эвритмии: ведь она должна исполняться с радостью, вдохновением, подъемом; из нее не следует изгонять все субъективное. Этот спор дошел до доктора Штейнера, который сказал по этому поводу, что на сцене Люцифер у себя дома, здесь он оправдан. — "Но если вы будете исполнять эвритмию, наклонив лицо к животу (выражение одной итальянки, которое он часто употреблял и которое означало неуместное благочестие), тогда вы сделаетесь по-настоящему ариманичными. Однако следует избегать всякой мимики: в эвритмии это были бы гримасы".
