Василий Бетаки - Снова Казанова (Меее…! МУУУ…! А? РРРЫ!!!)
11. ТЯЖЁЛЫЕ ВРЕМЕНА — КУДА ТАМ ДИККЕНСУ! (1948–1949)
Элла и музеи. Ненасытная Марианна. Разгром Востфака, Опальный академик Веселовский под знамёнами. Прототип Штирлица. М. С. Довлатова… Дело и деградация Семёна Ботвинника. «Так жили поэты» Черубина Вторая.
Моя однокурсница по Востфаку, египтолог Элла Фингарет, по факультетской кличке «баронесса», вслед за моим отцом стала приучать меня внимательно вглядываться в классическую живопись.
Как ни странно, я даже её слушался, хоть и не знаю, чем объяснить её особое влияние на меня. Ну, не тем же, что она года на полтора старше? Прошло более полувека, но и теперь Элка говорит, что она тогда была «вполне обыкновенной и даже наивной». О наивности не скажу, а вот две косички всё же были…
Спустя двадцать лет после моего отъезда «навсегда» из СССР и через два года после её переселения в Израиль, мы встретились в Париже, (кажется году в 1999) и Элка вдруг напомнила мне некоторые строчки полувековой давности из моих первых стихов. Она справедливо сказала, что я писал кучу дряни, но тут же заметила, что ей и тогда, мол, было ясно, что можно от меня было ждать и чего-то получше.
Знакомство с ней на первом курсе я попытался начать моим обычным способом, но она сразу резко отмахнулась от этих дурацких «ухаживаний» и стала вместо этого таскать меня по всем музеям и выставкам, какие только были тогда в Питере.
Выставок бывало совсем немного, и всё русские или советские; западную живопись можно было увидеть только в Эрмитаже, и то все кончалось серединой Х1Х века — барбизонцами, к ним советские граждане были допущены, а вот ни импрессионистов, ни более поздних художников в сороковых-начале пятидесятых просто не существовало.
И вот Элла научила меня проглядывать ругательнейшие антизападные статьи в журналах «Искусство» и «Творчество». Дело в том, что каждая статья сопровождалась хоть одной репродукцией того, что обругивалось. Только так можно было составить себе зыбкое представление о том, что за пределами «великой и могучей» есть искусство!
Элла увлечённо училась на египтологии, и стены у неё в комнате были разрисованы черными котами и какими-то иероглифами. Живая кошка тоже была чёрная! Очень ей шло всё это — даже глаза у нее были длинные, заходившие почти что на виски, как на древних египетских изображениях.
И вот под старость, уже в 2000 году, переехав в Израиль, Элла стала возить экскурсии в свой сказочный и ставший вдруг реальностью, Египет!
Своих претензий на близость я тогда уже больше не повторял. Мы с Элкой быстро и верно подружились — я потом даже показывал ей некоторых своих девочек. Умная Элла в два счёта объясняла мне, с кем вообще не стоит иметь дела, ну, разве что на «одноразовые игры».
У неё самой тогда в течение долгого времени, был кто-то один, кажется на много лет старше её, но кто — оставалось неизвестным для меня, как и для всех её немногочисленных друзей.
Но и она знала далеко не все мои связи.
—------------
Как-то раз я буквально столкнулся в узком коридоре филфака с одной очень яркой дамой. Мы оба остановились, рассмеялись и несколько секунд внимательно и оценивающе разглядывали друг друга.
Через несколько дней я, выходя с занятий и увидев издали её высокую причёску и яркий костюм, подошёл (почти подбежал) к ней и поздоровался, как со старой знакомой. Она спросила, кто я такой, а потом и сама представилась. Была она по должности старшим преподавателем и вела спецкурсы по французской литературе. Назовём её Марианной.
Мы разговорились, разговор каким-то образом перешел на французское искусство, и она пригласила меня к себе «посмотреть старинные гравюры». С тех пор я стал у неё бывать. Разговоры наши раз за разом делались всё доверительнее, темы расширялись, и наконец на четвертое или пятое посещение я решил, что к ней можно попробовать и поприставать.
Марианна поняла меня с полуслова и, не кривляясь, тут же распахнула дверь в спальню, ввела меня туда, полуобняв за плечи, и стала раздеваться. Раздеваясь, спросила, чего это я так долго стеснялся, она, оказывается, давно ждала моего первого шага. Потом подошла к шкафу и откуда-то из-под белья вытащила несколько бумажных пакетиков. Это были презервативы. Я до сих пор ни разу презервативами не пользовался, как-то не случалось.
Марианна тщательно просмотрела пакетики, а когда я спросил, что она такое на них читает, отмахнулась, и сказав «потом, потом», сняла с меня трусы. После этого разорвала один пакетик и сама, как она выразилась, «облачила меня в доспехи».
Через парочку довольно буйных часов (на коврике уже валялся не один презерватив), отдыхая, она вдруг хихикнула и сказала: «а ты знаешь, что у тебя третий номер?»
Я не знал, что у гондонов бывают номера, и поинтересовался, а сколько же их всего. Она объяснила, что четыре, и что четвёртый номер годится только для одного её друга Сани. А так чаще бывают всё вторые, да третьи.
И тут же заявила, что если я хоть чуть-чуть взревную, выгонит меня взашей.
Так вот и сказала «взашей», а после моего заверения, что ревновать я даже не умею, да и вообще «повидал Крым и Рим, и медные трубы», возразила, что уж Рима-то я точно не видал и едва ли увижу.
И спросила уже напрямую, хочу ли я быть четвёртым и превратить «ухарскую тройку», с которой она до сих пор развлекалась, в квартет.
Со смехом добавила, что третьих номеров надо тогда не забыть прикупить, поскольку теперь нас будет «три члена квартета с третьими номерами».
Когда я пришел к Марианне в следующий раз, у нее в столовой уже сидело трое ребят. Одного я знал, он был тоже с Восточного, но с четвёртого курса. Это оказался тот самый «Саня с четвёртым номером».
Марианна мне, как новенькому, первым делом объяснила правила игры: пока один из нас с ней в спальне, остальные трое попивают в столовой грузинское вино, но в спальню ни под каким предлогом не заходят. Только, сидя в столовой, чур не одеваться: «одна заря сменить другую» должна в несколько секунд.
Первым она позвала в спальню Саню. А мы сидим голышом и попиваем. Потом каждого из нас она пригласила в свою очередь раза по три-четыре, и так незаметно прошла ночь. Марианна была действительно неутомима, кроме неё я за всю свою жизнь видел, пожалуй, только двух таких ненасытных женщин…
Муж Марианны погиб на фронте, а очень немолодой любовник, с которым она жила к тому времени два года, её «не полностью устраивал», да и приходил нерегулярно, часто в командировках бывал. «А сытой быть каждой бабе хочется» — это была её поговорка. И ещё: «именно свободой в постели мы крадём нашу жизнь у партии и правительства»