Феликс Чуев - Солдаты империи: Беседы. Воспоминания. Документы
Крыленко задает вопрос руководителю Промпар-тии подсудимому Рамзину:
– Какие же были еще записки специального характера, имеющие прямое отношение к обороне?
Рамзин: Относительно обороны была записка профессора Стечкина о техническом состоянии авиации. Правда, здесь сведений военного характера не было, потому что Стечкин ими не располагал, а было только техническое освещение положения авиации в смысле типа применяющихся аэропланов, в смысле мощности моторов и т. д.
Крыленко: Ясно, что если Стечкин не располагал сведениями, касающимися военной авиации, то сведения, касающиеся авиации вообще и моторов, описания технического оборудования имели ценность или нет?
Рамзин: Я думаю, что имели ценность, но сведений относительно количества военных аэропланов, насколько я помню, в этой записке не было.
Крыленко: А по чьему требованию была составлена эта записка?
Рамзин: Она была составлена по просьбе господина Р.
Крыленко: Когда он просил о составлении этой записки, он чем-нибудь мотивировал ее необходимость… или это было ясно само по себе?
Рамзин: Это было ясно само по себе, поскольку в планах военных действий при интервенции были и воздушные атаки, и поэтому мне казалось естественным, что требуются такие сведения… Наши искания в этом направлении не привели к результатам, а единственным результатом была записка профессора Стечкина. Так как он сведениями военного характера не располагал, он мог дать только технические сведения.
Крыленко: Эти технические сведения относительно мощности и силы моторов относились одинаково к военной и гражданской авиации?
Рамзин: Я, как неспециалист, не знаю этого – не знаю, насколько отличается военная авиация от гражданской. Мы спросим об этом Калинникова (профессор.- Ф. Ч.).
Крыленко: Вы подтверждаете, таким образом, что вы получили задание от Р., а не от Торгпрома. Это во-первых. Во-вторых, что первое требование было о сведениях, о состоянии и силах военной авиации. В-третьих, что записка была составлена. В-четвертых, что записка отправлена. Эти факты вы подтверждаете?
Рамзин: Записка была передана мною лично… Последнее поручение касалось вопроса относительно организации авиабазы… Кажется, площадки для приземления аэропланов, соответствующие знаки и т. д.
Крыленко: Это требование от кого исходило?
Рамзин: Это требование было последнее, которое я получил от господина Р. уже в конце 1929 года.
Крыленко: Выполнение этого требования тоже было поручено?..
Рамзин: …Борису Сергеевичу Стечкину, который совместно с другими работниками работал в области авиации. Ими была составлена записка, причем эту записку получил Калинников, а потом она была переслана по назначению.
Крыленко: Значит, тут мы тоже имеем исполнение?
Рамзин: Да.
Целый месяц печатаются материалы о процессе Промышленной партии.
В них говорится, что эта организация вела преступную работу, создавая кризис в отдельных областях промышленности и углубляя экономические затруднения, что она стремилась захватить власть, поставив во главе страны технократов. Судили восьмерых руководителей Промпартии. Пять из них, в том числе ее глава, директор теплотехнического института профессор Высшего технического училища Рамзин, были приговорены к расстрелу. Потом их помиловали. Рамзин некоторое время находился в заключении в бывшем здании ресторана «Черный лебедь», недалеко от академии Жуковского. Там ему предоставили возможность работать, и он со своей группой создал принесший ему известность прямоточный котел высокого давления и стал лауреатом Сталинской премии, Героем Социалистического Труда.
Как видно из судебных протоколов, Рамзин дал
показания о том, что Стечкин выполнял поручения Промпартии. Борис Сергеевич был арестован с группой профессоров и инженеров, фамилии которых не значились в приговоре. Кто-то из сверхбдительных работников Центрального института авиационного моторостроения приложил руку к его аресту. Беспартийный, а начальник института. К тому же дворянское происхождение…
Как и ко всем явлениям жизни, Стечкин подошел к своему аресту философски, спокойно и хладнокровно пошел за чекистами. У него был необыкновенный подход к жизни. Он не понимал, что значит «трудно» или что такое «скучно». Однако, когда его привезли в Бутырскую тюрьму, жизнь сперва показалась ему сложной: он попал в одну камеру с двадцатью уголовниками. Один попытался его шантажировать. Борис Сергеевич спокойно и весомо врезал невежде по физиономии. Больше к профессору не приставали.
Его допрашивали по сорок часов подряд. Слепя в лицо яркой лампой, не давали заснуть. Менялись следователи, но он ничего не подписал. Ему припомнили: «А на броневичке в 1917 году ездили?» Это когда они вдвоем с Курчевским пытались отбить Кремль у большевиков…
И тогда, и в дальнейшей жизни Стечкин полностью отрицал свое участие в Промпартии. Мало говорил об этом аресте и объяснял его так: «Виновата бильярдная… Меньше болтать надо было».
Он имел в виду бильярдную в ресторане «Прага», куда частенько захаживал поиграть и где собирались нэпманы, бывшие белогвардейцы и другая социально невыдержанная публика. Там он мог что-нибудь не то сказать. К тому же, как вспоминал его друг авиаконструктор А. А. Архангельский, у «Праги» всегда находились какие-то личности, с которыми Стечкин считал необходимым подраться.
Конечно, это был необычный профессор.
Стечкин говорил, что суд над ним был дутый, все притянуто за волосы, фикция. Однако о самом Рам-зине он всегда отзывался почему-то не лестно.
– Насчет Рамзина все было правильно, – говорил он,- а многих он оклеветал совершенно беспочвенно.
В этом деле и поныне есть неясности, но хуже всего бросить на человека незаслуженную тень вины. Те, кто
попал в тюрьму по делу Промпартии и с кем мне удалось поговорить, считали, что помимо борьбы с откровенными вредителями и противниками нового строя процесс преследовал еще одну цель: заставить интеллигенцию определиться и работать на Советскую власть, к которой у нее, видимо, душа не лежала.
Рамзину, конечно, хотелось иметь у себя такую фигуру, как Стечкин, и в своем правительстве он отвел ему портфель министра авиации. Но с Борисом Сергеевичем никто этого не обсуждал. Единомышленники Рамзина оговаривали на процессе и непричастных к Промпартии ученых – или под давлением следствия, или чтобы не дать возможности им работать на Советы. Стечкин был осужден на три года, но непричастность его к организации Рамзина была выяснена, и через год, в конце 1931-го, он был досрочно освобожден со снятием судимости.
Процесс вызвал бурю откликов за рубежом, в том числе и среди ученых. Эйнштейн выступил с критикой Советского государства, но позже, ознакомившись с документами процесса и письмами Рамзина, отказался от своих прежних заявлений по этому вопросу.
