Мария Дмитриенко - Веласкес
События, назревшие при дворе, не заставили себя долго ждать. Король, у которого было обыкновение заходить в мастерскую маэстро и, удобно усевшись там в специально для него поставленное кресло, наблюдать за его работой, пришел раньше обычного часа. Он подошел к мольберту и пристальным оценивающим взглядом окинул полотно. Потом взял из рук Хуана кисть, обмакнул ее в золотистую краску и нарисовал на чистом холсте силуэт человека. Филипп любил показывать, что все умеет делать и сам, даже рисовать, но бремя государственных дел не дает ему ни минуты покоя. Будь у него время, он стал бы великим поэтом или художником, а может быть, и артистом!
Маэстро тем временем грунтовал полотно. Король прошелся по мастерской и, наконец, произнес фразу, ради которой, очевидно, пришел сюда:
— Скажите мне, маэстро, как вы оцениваете разговоры при дворе о том, что вы ничего, кроме голов, писать не умеете?
Филипп с лукавой улыбкой ожидал ответа. Художник повернулся к нему совершенно спокойно: приготовиться — началось.
— Ваше величество делает мне слишком много чести. Я не встречал еще и не знаю человека, который мог бы их отлично рисовать!
События нарастали. Камергер его величества в час после полудня пригласил Веласкеса зайти в зал для аудиенции.
Филипп IV протянул руку к серебряному подносу, где лежал, свернувшись трубочкой, листок, хранивший тайну того, ради чего сюда собрали полдвора. И без того царившая здесь тишина напряглась до предела. В ушах зазвенело.
— Послушайте нашу волю. Объявляется среди художников двора конкурс, в котором возьмут участие четверо достойнейших живописцев. Их имена: уважаемый сеньор Висенте Кардучо, сеньоры Эухенио Каксес[25], Анхело Нарди[26] и дон Диего де Сильва-и-Веласкес, наш придворный живописец. Условия конкурса следующие: вышеупомянутые художники должны соответственно своему таланту и пониманию написать историческую картину на тему «Изгнание морисков из Испании в 1609 году». Разрешается им самим выбрать место действия картины, а также модели для действующих лиц; размер ее должен быть 3,35 метра в высоту и 2,74 метра в длину. Чтобы не было никаких суждений относительно того, что кто-либо из художников пользуется покровительством свыше и потому его картина получила незаслуженную высокую оценку, мы назначаем жюри. Им будут люди, уважаемые всеми и достойные доверия, — сеньор художник Хуан де Майно и дон Хуан Баутисто Крещенци маркиз де ла Торес, рыцарь ордена Сант-Яго. Наградой победителю будет наша милость и придворная должность хранителя королевской двери.
Да свершится наша воля, да победит достойный!
О, теперь Веласкес отлично знал, что ему делать. Придворные были довольны. Какое кому дело, кто победит. Правда, каждый имел своего любимца, и общество на сей раз разделилось на лагери. Глубоко же эта история никого не волновала. Совсем другое значение имела она для бравших участие в конкурсе. Наконец-то должно установиться раз и навсегда, чье мастерство будет признано официальным направлением живописи при испанском дворе.
В мастерской было полутемно. Ветер хлестал в закрытые окна с такою силой, что порой казалось: еще миг — и здание, могучая серая громадина, вздрогнет, качнется и поплывет по темным холмам-волнам. Веласкес беспокойно ходил по комнате, его мысли постоянно возвращались к событиям дня. Произошло такое, над чем стоит серьезно призадуматься. Вот уже пятый год, как он носит почетный титул придворного художника. Каждый из прожитых здесь, в Мадриде, лет можно представить серией картин. Пусть не все они написаны так, как хотелось бы ему. Но неужели по ним нельзя увидеть, что мастерство его возросло настолько, что пора всем претендентам оставить свою мечту занять его место?
В который раз он вновь переживал событие сегодняшнего дня. Зал для аудиенций… Король, читающий указ… Условие конкурса. Тема «Изгнание морисков из Испании в 1609 году».
Ну что же, враги хотят войны — они ее получат.
Он опустился в низкое кресло, стоявшее рядом с небольшим столиком, сделанным руками арабских мастеров. На столе грудой лежали книги. Серебряные закладки на тонкой коже свидетельствовали о том, что их владелец совсем недавно тщательно все перечитал, отметив, очевидно, для продолжения работы нужные места. Это были книги, необходимые художнику-творцу как верное оружие, без которого воин не может постоять за себя. Веласкес вспомнил о хрониках. Они, конечно, подскажут ему, как писать тех, которые однажды были лишены самого дорогого — родины. И если там он не найдет всего, что нужно, его пытливые глаза художника смогут прочесть между строк скорбную повесть о великой трагедии народа.
Перед художником возникали картины изгнания, виденные им в пору детства в Севилье. Теперь он смотрел на них не глазами ребенка, чье сердце замирало от жалости. Маэстро должен был поведать миру о несправедливости сильных. Его кистью будет водить правда. Король хочет запечатлеть деяния предшественника в угоду божью? Он исполнит волю.
Веласкес поднял голову. В комнате уже не было гранда. Великий художник-человек напряженно всматривался в белеющее на мольберте чистое полотно — свою будущую картину.
Стены мастерской словно исчезли, растворились. Перед художником простиралась широкая равнина, по которой длинной вереницей, окруженные закованными в латы и железо испанцами, шли в изгнание по воле короля и всесильной матери церкви люди, дети другой веры. Им больше не было места здесь, на благословенной земле сурового католического Христа. Его исступленные фанатичные слуги, осеняя себя крестным знамением, изгоняли в неизвестность тех, кто некогда превратил эту землю в рай, украсив ее зелеными садами и полями — любимым цветом своего пророка.
Выйдя на равнину, люди остановились для «великого плача». А плакать было о чем. Вот уже целый век существовал в могучей Испании указ, который повелевал маврам оставить все, что хоть сколько-нибудь напоминало им прежнюю религию. Под страхом суровейших наказаний и смерти им приказали забросить свои чудесные книги, забыть свой язык и знать только испанский, носить платье испанского покроя, оставив одежду, с которой они свыклись. Религиозным преследованиям не было конца. Запрещены были бани, музыка, пение. Напрасно молили они о пощаде — фанатизм католических отцов церкви не знал милосердия. Наиболее ярый из них епископ Валенсии Хуан де Рибера в письме королю настаивал на безжалостном изгнании неверных. Он доказывал, что именно это спасет государство от гибели, ибо через несколько лет неверные превзойдут христиан своим богатством и тогда Испания подвергнется величайшей опасности. Рибера успокаивал короля относительно сомнений, которые могли бы потревожить его августейшую совесть: ведь самый мудрый и великий государь своего века, Карл V, повелел маврам принимать святое крещение или оставить Испанию… Он обманулся в своем ожидании… Повсюду пример их разливает яд магометанства; церкви и алтари поруганы их лицемерною покорностью.
