Валерий Шубинский - Азеф
Да вот беда — Качура промахнулся. Пуля только контузила Оболенского. Второго выстрела столяр сделать не успел. По ходатайству доброго контуженого губернатора смертная казнь террористу была заменена пожизненной каторгой.
Благородством Оболенский, сам того не зная, спас себе жизнь. Не падающий духом Гершуни начал (при активном участии Азефа) уже планировать новое покушение на харьковского губернатора, но после помилования Качуры его сочли крайне пропагандистски невыгодным — и проект был закрыт.
К этому времени БО была уже официально партией. За ней был признан особый статус. Фактически с ЦК ее связывала только, по выражению Чернова, «личная уния» Гершуни (а также, конечно, кураторство Гоца). Ни с какими местными организациями она не взаимодействовала. Касса у нее была отдельная. При этом «на террор» жертвовали охотнее, чем на что-то другое, и Гершуни делился деньгами с мирным крылом ПСР. «Партия начинает жить за счет БО», — не без самодовольства говорил он.
После неудачного покушения на Оболенского было задумано несколько акций, более или менее грандиозных и малоосуществимых: убийство преемника Сипягина, Вячеслава Константиновича Плеве (об этом человеке, которому суждено было-таки пасть от рук эсеров, мы поговорим поподробнее чуть дальше); взрыв автомобиля в подъезде Мариинского дворца; наконец, предполагалось взорвать охранное отделение. Понятно, что эти грандиозные акты были чреваты большой кровью — кровью совершенно посторонних людей, случайных прохожих. Чернов, явно идеализируя своего покойного друга, писал о нем: «Гершуни от революции требовал того же, чего гуманные люди требуют от полководцев: избегать ненужных жертв, щадить побежденных, уважать интересы и жизнь нейтральных». Увы, это — лишь в теории. Впрочем, разве некогда «Народная воля», взрывая царский дворец или царский поезд, «щадила жизнь и интересы нейтральных»? Если чем-то Гершуни и отличался в этическом плане от Желябова и Перовской, то это отношением к своим «подчиненным» по БО. Так использовать товарищей-революционеров «втемную», как Гершуни использовал Качуру, вожди «Народной воли» себе не позволяли. Это была не желябовская, а нечаевская традиция. И эта сторона практики Гершуни-террориста сближает его с его преемником на посту руководителя БО, который, конечно, довел эту «темную игру» до дьявольской изощренности.
И вот этот грядущий преемник, Азеф, делает первые шаги в террористической организации, о которой сообщает Ратаеву (в письме от 4/17 июня), следуя своей тактике, смесь полуправды и лжи:
«Гершуни сам непосредственного участия не принимает, а его деятельность заключается только в разъездах, приобретении денег для боевой организации и приискании людей, способных жертвовать собой из молодежи. Остальные члены организации занимаются, так сказать, топографией, т. е. выслеживанием лиц, изучают местности и т. п., необходимой для приведения в исполнение задуманного предприятия. Теперь эти господа находятся в Петербурге с целью выполнить покушение на министра внутренних дел Плеве. Ввиду того, что достать голыми руками, как думает организация, трудно, то будет применена система бомб. Очевидно, последние будут привезены из-за границы»[78].
Азеф был прекрасным психологом. Он понимал, что возможное покушение на собственную особу нового министра напугает того больше, чем предполагаемый «акт» против какого-нибудь губернатора. Тем более что ему уже прямо грозили — в листовке по поводу убийства Сипягина. А раз начальство напугано (призраком, об убийстве Плеве пока говорили только теоретически), можно прямо сказать: «Я занял активную роль в партии социалистов-революционеров. Отступать теперь уже невыгодно для нашего дела, но действовать следует весьма и весьма осмотрительно»[79].
Какую именно — не уточнялось. О членстве в БО речь не заходила. Но… Как представляла себе полиция эту его «активную роль» в революционном движении? Это ведь только в фильме «Семнадцать мгновений весны» Штирлиц дослуживается до штандартенфюрера, занимаясь исключительно передачей шифрованных радиограмм в Москву. В жизни так не бывает. Пуриста Лопухина, пришедшего в полицию со стороны, еще можно было обмануть (или он рад был до поры до времени обманываться). Но Плеве, Ратаев, Зубатов и другие должны были понимать, что «активная роль в партии» — это как минимум активное участие в изготовлении и распространении пропагандистских материалов. И где же отчет об этой деятельности? В письмах первой половины 1902 года его нет. В дальнейшем о работе Азефа в ПСР, вплоть до 1906 года, его кураторы узнавали ровно столько, сколько он сам хотел, и постольку, поскольку он этого хотел. Но полиция получала от своего осведомителя так много достоверной информации, что предпочитала не задавать лишних вопросов.
Правда, иногда эта информация предоставлялась таким образом, чтобы ее нельзя было использовать. Типичный пример — Гершуни. Именно от Азефа Ратаев и его начальство узнали кое-что (хотя и далеко не всё) о его роли в ПСР и БО (при том, что в Германии параллельно работали семь постоянных агентов охранного отделения, в том числе такой квалифицированный и заслуженный сотрудник, как Зинаида Жученко). Но благодаря сложной игре Евгения Филипповича его друга в 1902 году так и не смогли арестовать.
Другой пример. 3(16) июня Азеф посылает Ратаеву телеграмму о том, что некий Беккер едет с товаром через Александрово. На следующий день послано уже процитированное письмо. Основной текст написан симпатическими чернилами. Текст для прикрытия такой: «Дорогая Генриетта! Я тебе вчера телеграфировал относительно отправки Беккер товара, было ли все понято и товар получился ли известным тебе способом». Сначала полицейские чиновники, видимо, вообще не придали значения этому тексту, потом спохватились, вспомнили про вчерашнюю непонятную телеграмму. 7 июня Ратаев телеграфировал Азефу, прося объяснений. Азеф обиженно отвечает:
«Под товаром я имел в виду литературу в чемоданах. Г-жа Беккер провезла „Революционную Россию“ № 6 в количестве 600–700 экземпляров. Отправляла ее Мария Селюк… Теперь уж, конечно, поздно что-нибудь предпринимать»[80].
Ратаев и его подчиненные, естественно, чувствовали себя виноватыми: не поняли конспиративное сообщение своего исправного агента. Такими трюками Азеф обеспечивал себе надежное алиби и в революционном, и в полицейском мире. А если бы Беккер и взяли — тоже ничего: ведь пока литературу отправлял сам Азеф, все было прекрасно. А взялась Селюк — и вот результат…
И еще. Берлинские письма (и последующие) Азеф подписывает «Иван». «Ваш Иван». Иногда — «И. Н.». Между тем, вероятно, в это время появляется его революционный псевдоним «Иван Николаевич». Несомненно, о существовании видного революционера с таким именем в полиции довольно быстро узнали. С другой стороны, письма, подписанные таким образом, могли попасть в руки революционеров. Что же это за неосмотрительность? А если не неосмотрительность, а — напротив? Ведь никому же не придет в голову, что человек может пользоваться одним и тем же псевдонимом в двух разных лагерях. Тогда уж проще подписываться настоящим именем. Такое как бы сверхпростодушие — лучшая хитрость.
