Белла Ахмадулина - Поэзия народов Кавказа в переводах Беллы Ахмадулиной

Меж деревьев и дач — тишина.
Подметание улиц. Поливка.
Море… поступь его тяжела.
Кипарис… его ветка поникла.

И вот тонкий, как будто игла,
Звук возник и предался огласке:
Начинается в море игра —
В смену темной и светлой окраски.

Домик около моря. И ты,
Только ты, только я — в этом доме.
И неведомой формы цветы
Ты приносишь и держишь в ладони.

И один только вид из окна:
Море, море вокруг — без предела.
Спали мы. И его глубина
Подступала и в окна глядела.

Мы бежали к нему по утрам,
И оно нас в себя принимало.
И текло по плечам, по рукам,
И легко холодком пронимало.

Нас вода окружала, вода, —
Литься ей и вовек не пролиться.
И тогда знали мы, и тогда,
Что недолго все это продлится.

Всё смешается: море и ты,
Вся печаль твоя, тайна и прелесть,
И неведомой формы цветы,
И травы увядающей прелость.

В каждом слове твоем — соловьи
Пели, крылышками трепетали.
Были губы твои солоны,
Твои волосы низко спадали…

Снова море. И снова бела
Кромка пены. И это извечно.
Ты была? В самом деле была,
Или нет? Это мне неизвестно.

Октябрь. Зимы и лета перепалка.
Как старый фолиант без переплёта —
потрепанная ветром ветхость парка.
И вновь ко мне взывает перепёлка.

Зовет: — Приди, губитель мой родимый.
Боюсь я жить в моем пустынном поле.
Охотник милосердный и ретивый,
верши судьбу моей последней боли. —

Но медлю я в ночи благословенной,
украшенной созвездьями и тишью.
И безнадежно длится во вселенной
любовь меж мной и этой странной птицей.

Сколько хлопьев с тех пор,
сколько капель,
сколько малых снежинок в снегу,
сколько крапинок вдавлено в камень,
что лежит на морском берегу,
сколько раз дождик лил по трубе,
сколько раз ветерок этот дунул, —
столько раз о тебе, о тебе,
столько раз о тебе я подумал!

«О милая!» — так я хотел назвать
ту, что мила, но не была мне милой.
Я возжелал свободы легкокрылой,
снедал меня ее пустой азарт.

Но кто-то был — в дому, или в толпе,
или во мне… Он брал меня за локоть
и прекращал моих движений легкость,
повелевая помнить о тебе.

Он был мой враг, он врал: «Прекрасна та».
Ты, стало быть. Ты не была прекрасна.
Как мне уйти, я думал, как прокрасться
туда, где нет тебя, где пустота?

Как он любил, как он жалел твою
извечную привычку быть любимой!
Всё кончено. Побег необходимый
я никогда уже не сотворю.

Но кто он был, твоим глазам, слезам
столь преданный, поникший пред тобою?
Я вычислял и мудростью тупою
вдруг вычислил, что это был я сам.

Как сверкают и брызгают капли.
По Москве мое тело бредет.
А душа моя — в Картли, о, в Картли,
Одинокая, клич издает.

Там, где персики,
                              персики,
                                             персики,
Где сияет и пахнет земля,
Там, где держатся пчёлы за пестики
Белоснежных цветов миндаля…

Я — такой же, как в прежние годы,
Седина моя в счет не идет.
Но душа моя, вырвавшись в горы,
В Карталинии
                         клич
                                    издает!

В ночи непроходимой, беспросветной
Являлась смерть больной душе моей
И говорила мне: — За мною следуй!.. —
И я молчал. И следовал за ней.

Я шел за ней до рокового края.
В пустое совершенство глубины
Вела стена — холодная, сырая.
Я осязал каменья той стены.

Подумал я в живой тоске последней,
Внушающей беспамятство уму:
«Неужто опыт мудрости посмертной
Я испытаю раньше, чем умру?»

Я видел тайну, и открытье это
Мне и поныне холодит чело:
Там не было ни темноты, ни света,
Ни тишины, ни звука — ничего.

Охотник непреклонный!
Целясь,
ученого ты был точней.
Весь мир оплакал драгоценность
последней точности твоей.

Чужой страны познал я речь,
И было в ней одно лишь слово.
Одно — для проводов и встреч,
Одно — для птиц и птицелова.

О Тийю! Этих двух слогов
Достанет для «прощай» и «здравствуй»,
В них знак немилости и зов,
И «не за что», и «благодарствуй».

О Тийю! В слове том слегка
Будто посвистывает что-то,
В нём явственны — акцент стекла
Разбитого и птичья нота.

Чтоб «Тийю» молвить, по утрам
Мы все протягивали губы.
Как в балагане — тарарам,
В том имени — звонки и трубы.

И наконец, — о, как добра! —
Долга, как плеть, проста, как парус,
На голос птиц и серебра,
Оправдывать высокопарность, —

Всплывала Тийю сквозь пласты
Воды морской и белой пены…
О скромница, как все пловцы!
Бесстыдница, как все сирены!

О, слово «Тийю»! Им одним,
Единственно знакомым словом,
Прощался я с лицом твоим
И с берегом твоим сосновым.

Тий-ю! (Как голова бела!)
Тий-ю! (Не плачь, какая польза!)
Тий-ю! (Прощай!)
Тий-ю! (Всегда!)
Как скоро всё это… как поздно…