Сергей Кисин - Деникин. Единая и неделимая
Его роль в руководстве армии и Белом движении еще не до конца понята, но весьма вероятно, что «генерал в калошах» только прикидывался простачком, будучи тоже «выходцем из народа» (сын солдата-сверхсрочника, выслужившегося в майоры, как и Иван Деникин). В тех обстоятельствах многие метили в «русские наполеоны» — Александр Керенский (даже копировал повадки и жесты корсиканца), Алексей Брусилов, Карл Маннергейм, Юзеф Пилсудский, Симон Петлюра, Михаил Тухачевский, Михаил Муравьев и пр.
Похоже, не миновала сия чаша и профессора Академии. Слишком уж двусмысленна его роль в отречении царя, когда начальник штаба Главковерха попросту саботировал все решения самодержца на отправку карателей в столицу, а затем фактически спровоцировал всех командующих фронтами и флотами на открытую акцию неподчинения Николаю II, что и привело к капитуляции на станции Дно. Кстати, сам император был очень привязан к Алексееву и считал его близким себе человеком, всячески поддерживая по службе и называя «мой косоглазый друг». Возможно, просто потому, что генерал не смел ни в чем ему перечить. Кроме разве что принципиального вопроса допуска в Ставку «старца» Распутина, заявив, что тут же уйдет со своего поста, если «он» появится в Могилеве.
В остальном же до поры до времени генерал явно вел двойную игру. К примеру, «резкое обострение болезни почек» у генерала началось как раз тогда, когда в столице вспыхнул скандал по поводу писем к нему Гучкова, в которых тот резко критиковал Царское Село и давал «рекомендации» Алексееву (а заодно генералам Рузскому и Крымову) по возможности захвата царя в Ставке и принуждению его к отречению.
Пока не погас скандал, он «лечил почки» (почему-то в Крыму, где пребывал в отставке его благодетель и противник самодержца великий князь Николай Николаевич, а не в Кисловодске, где обычно лечили ЖКТ), а когда шум стих и дело пошло к перевороту, вновь объявился в Ставке.
Потом он рассказывал наивному Деникину, что- во время лечения в Крыму к нему якобы приходили визитеры с предложениями поучаствовать в будущем перевороте, а тот якобы дал им отлуп. Со слов Деникина: «Они совершенно откровенно заявили, что назревает переворот… Просили совета. Алексеев в самой категоричной форме указал на недопустимость каких бы то ни было государственных потрясений во время войны, на смертельную угрозу фронту, который, по его пессимистическому определению, и так не слишком твердо держится, и просил во имя сохранения армии не делать этого шага. Представители уехали, обещав принять меры к предотвращению переворота».
Однако все поведение Алексеева во время переворота свидетельствовало совершенно о другом.
К примеру, флаг-капитан императорской яхты «Штандарт» адмирал Константин Нилов открыто называл Алексеева «предателем». Завзятые монархисты сами чурались заслуженного стратега, зато среди думцев, с которыми по долгу службы он должен был контактировать перед самой Февральской революцией, Алексеев слыл за своего человека, отчего и мгновенно был назначен главнокомандующим вместо монархиста Николая Николаевича. Одной из причин этого называют членство генерала в масонской «Военной ложе», откуда вышли многие высшие офицеры, в феврале объявившиеся в окружении Керенского.
Царский «друг» в самый разгар свалки в Петрограде как то удивительно оперативно поспешил разослать командующим фронтами циркулярную телеграмму вроде как не от себя, а всего лишь «передавая слова Родзянко» о необходимости царского отречения. Добавляя при этом: «Обстановка, по-видимому, не допускает иного решения».
Командующие намек поняли и все как один, включая великого князя Николая Николаевича, поддержали отречение. «Коленопреклоненно молит Его Величество спасти Россию и Наследника» (Николай Николаевич — Кавказский фронт); «единственный исход, без чего Россия пропадет» (генерал Брусилов — Юго-Западный фронт); решение «единственно, видимо, способное прекратить революцию и спасти Россию от ужасов анархии» (генерал Эверт — Западный фронт); «рыдая, вынужден сказать, что отдать престол — наиболее безболезненный выход» (генерал Сахаров — Румынский фронт).
Это потом уже генерал Алексеев «прозреет» и якобы будет признавать свою «большую ошибку»: «Никогда себе не прощу, что поверил в искренность некоторых людей, послушал их и послал телеграмму главнокомандующим по вопросу об отречении государя от престола».
Следует заметить, что авторитет Алексеева для главкомов был непререкаем не только по своему служебному положению, но и по тому, как он поставил себя с подчиненными. То есть не ставил их ни в грош.
Последний протопресвитер русской армии и флота Георгий Шавельский писал: «В Ставке и на фронте мне не раз приходилось слышать жалобы, что генерал Алексеев игнорирует главнокомандующих, не считаясь с их взглядами, мнениями и намерениями. В таких обвинениях, несомненно, было справедливо одно: с августа 1915 года по январь 1916 года ни в Ставке, ни на фронте не было ни одного совещания генерала Алексеева с фронтовыми военачальниками; дело ограничивалось телеграфными и письменными сношениями. При неопределенности нашего положения на фронте такой порядок мог угрожать неприятными последствиями прежде всего самому генералу Алексееву, ибо в случае неудач ответственность за принятые им, без совещания с главнокомандующими, решения падала на него одного. При недобросовестности же людской, властностью генерала Алексеева могли объяснять и все неудачи, от чего бы они ни происходили».
Придя к вожделенной власти, Алексеев с ходу убрал с поста главкома Северного фронта считавшегося его приятелем (и конкурентом на посту Верховного) «брата» по «Военной ложе» генерала Рузского. Тут же подгреб под себя абсолютно все руководство, от чего оперативники генерал-квартирмейстеры Александр Лукомский и Яков Юзефович места себе не находили — он не доверял им ни одной бумажки (Деникин прошел это уже в самом начале войны). Нервный Юзефович бился в истерике и просил назначения на дивизию: «Не могу я быть писарем. Зачем Ставке квартирмейстер, когда любой писарь может перепечатывать директивы».
При этом Алексеев начал окружать себя достаточно экстравагантными личностями, которые в «бонапарты» особо не метили. Понятно, почему такую досаду вызвало назначение «постороннего» генерала Деникина его начштаба.
Весьма странную роль при Алексееве играл его однополчанин по 64-му пехотному Казанскому полку и по Академии Генерального штаба генерал-майор Вячеслав Борисов. Одно время тот чуть не угодил на заметку в жандармерию по подозрению в вольнодумстве, но затем жандармы успокоились — Борисова поместили в варшавскую психушку в связи с расстройством рассудка. Однако оттуда его вызволил однополчанин Алексеев, отчего-то считавший Борисова «гением» и прислушивавшийся к его «идеям». Более того, ввел в свою семью. Супруга Алексеева Анна Николаевна описывала его как человека нелюдимого, замкнутого. «Тяжело было видеть всегда у себя в доме этого мрачного, неряшливого человека, — писала она, — но он вскоре подружился с нашими маленькими детьми, и возня с ними благотворно на нем отразилась, так что даже вскоре он мог вернуться к своему любимому занятию — изучению стратегии Наполеона». Вероятнее всего, именно на корсиканце и сошлись два однополчанина, один из которых сам метил в «бонапарты».
