Анастасия Готовцева - Рылеев
Словесная перепалка Рылеевой со своим поверенным по поводу Крыловой несколько раз едва не переросла в открытую ссору. В июле 1827 года Миллер писал: «Я слишком много уважаю Вас, чтобы променять бесценной дружбы Вашей на Анну Федоровну, в которой я принимаю участие по одним токмо сделанным Вами мне прежде сего поручениям. — За всем тем признательно скажу, что мне будет ее очень жаль, ежели она останется по делам киевским без подпоры. — Она никого не имеет, кто бы ей в делах сих подал добрый совет и руку помощи»{193}. По-видимому, к концу 1828 года их отношения испортились окончательно, и причиной тому была именно судьба Крыловой.
Документы не позволяют судить о том, как после 1828 года складывались отношения между сестрой и вдовой поэта. Но, видимо, примирения между ними так и не произошло.
* * *В середине 1850-х годов после тридцатилетних скитаний и амнистии в столицу вернулся Николай Цебриков. Он не был ни идеологом, ни активным участником тайных обществ, а напротив, как и многие другие, оказался ненароком втянутым в водоворот событий, стал, как говорят исследователи, «случайным декабристом»{194}.
Вина Цебрикова состояла лишь в том, что, согласно приговору, он «в день мятежа 14 декабря произносил возмутительные слова морскому экипажу, когда он шел на Петровскую площадь, сам подходил к толпе мятежников и в вечеру дал пристанище одному из первейших бунтовщиков князю Оболенскому». Изначально приговор подразумевал разжалование в солдаты с выслугой и без лишения дворянства. Однако «по важности вредного примера, поданного им присутствием его в толпе бунтовщиков в виду его полка», Цебриков в итоге лишился дворянства и был разжалован без выслуги{195}; последующие 15 лет он провел, воюя с горцами на Кавказе. В Петербург он вернулся убежденным либералом, российским сотрудником заграничных изданий Александра Герцена.
В столице Цебриков навестил Крылову. Об этой встрече он сообщил в письме одному из руководителей заговора Евгению Оболенскому, амнистированному в 1856 году и жившему в Калуге, а также написал воспоминания и передал их для публикации Герцену.
Цебриков пишет об Анне Федоровне как о своей хорошей знакомой, которую он знал «еще в молодости». Теперь же, когда он ей «напомнил о себе», она «хорошо вспомнила» его. О знакомстве же Цебрикова с самим Рылеевым ничего не известно. Более того, Рылеев для него был человеком-легендой, одним из «наших пяти Мучеников», «имя которого всеми благородно мыслящими людьми всегда произносилось с большим чувством благоговения»{196}. Следовательно, Цебрикова и Крылову познакомил не Рылеев. Скорее всего, их знакомство состоялось благодаря князю Константину Шаховскому, сослуживцу Цебрикова по Финляндскому полку.
Цебриков застал Анну Федоровну смертельно больной, умирающей старухой: «Хроническая болезнь рака и водяная развились до того, что она не могла уже вставать с постели». Старого знакомого сестры поэта поразила нищета, в которой она оканчивала свои дни. Она жила «на Петербургской стороне на Большой Никольской улице, в доме священника Одоевского, в квартире дворника»; «комната у нее была у дворника в избе, отделявшаяся перегородкой без двери. Забухшая сырая дверь избы стуком своим причиняла ей особенное невыносимое страдание, после которого она стонала».
Вспоминая прошлое, Цебриков заговорил с ней о казненном брате — и удивился тому, что «на краю могилы ее восторженные чувства к брату сохранились, она цитировала стихи его из “Наливайки”; когда она вспомнила, что по милости гнилой веревки брат ее должен был два раза умирать, — она зарыдала!!». Восторженный почитатель Рылеева «был до того расстроен, что чуть было с ней сам не зарыдал» и «больше оставаться был не в состоянии».
Мемуарист отметил, что при их разговоре в комнате появилась «какая-то родственница, Федосья Ивановна Малютина», пришедшая кормить Крылову. С. Я. Гессен, комментировавший воспоминания Цебрикова, справедливо утверждал, что, скорее всего, тот «ошибся именем» и рядом с сестрой Рылеева до последних минут оставалась Екатерина Малютина. Если так, то 75-летняя вдова рылеевского «благодетеля» не отказала в помощи больной родственнице, хотя «из Никольской до Большого проспекта, до квартиры Малютиной, целая верста»{197}.
Впрочем, Цебриков пришел к Крыловой не только для того, чтобы вспомнить молодость и поговорить о брате. Он принес ей деньги — как он пишет, «пособие». Но это «пособие» на следующий день «было возвращено г-жою Малютиной по приказанию Александра Михайловича Рылеева». 28-летний полковник Рылеев, сын дрезденского «дядюшки» поэта, был тогда адъютантом и доверенным лицом молодого императоpa Александра II. Перед ним открывалась перспектива блестящей военной карьеры, а паломничество к сестре заговорщика могло этой карьере повредить. Надо полагать, он просто запретил ей общаться с Цебриковым — на следующий день, согласно мемуарам последнего, она уже «боялась» говорить со старым знакомым.
Крылова умерла «1858 года, 3 декабря, в среду в 8 часов вечера», через три дня после описанной встречи. «На похоронах ее я не был, хотя и оставлен был мною адрес у г-жи Малютиной, отозвавшейся мне, что флиг[ель]-адъютант Александр] Михайлович] Рылеев не хотел давать знать знакомым, чтобы на похоронах было меньше народа и меньше огласки, что хоронят сестру повешенного Рылеева», — резюмировал Цебриков в мемуарах. В письме Оболенскому он добавил, что, не сообщив ему о смерти Анны Федоровны, «полковник Рылеев верен был своим эполетам и аксельбанту»{198}.
* * *Семейная история Кондратия Рылеева хранит еще много загадок. Не удалось, например, достоверно определить степень родства поэта со знаменитым заговорщиком-дуэлянтом Константином Черновым. 10 сентября 1825 года тот стрелялся с флигель-адъютантом Владимиром Новосильцевым, в итоге оба получили смертельные ранения. Похороны Чернова вылились чуть ли не в антиправительственную политическую демонстрацию. Общеизвестно, что Новосильцев был женихом сестры Чернова, Чернов заподозрил его в сознательном оттягивании времени свадьбы — и это стало поводом к дуэли. Общеизвестно также, что секундантом Чернова был Рылеев.
Современники сообщают: Чернов и Рылеев были кузенами. Об этом писал в письме поэт и заговорщик Вильгельм Кюхельбекер, вспоминал другой заговорщик, друг Рылеева Евгений Оболенский{199}. «В известной и наделавшей в свое время много шуму дуэли Чернова с Новосильцевым Рылеев принимал участие в качестве секунданта Чернова, которому он приходился двоюродным братом, ибо матери их были родными сестрами», — утверждал Дмитрий Кропотов{200}.
