Петр Хохлов - Над тремя морями
К моему удовлетворению, на наш аэродром прибыли два прекрасных штурмана: главный штурман ВВС К.БФ майор Иван Троцко и старший штурман 8-й минно-торпедной авиабригады капитан А. А. Ермолаев. Для меня это большая подмога. Они вошли в состав экипажей и горячо включились в подготовку к полету. Кстати сказать, Троцко и Ермолаев находились с нами на острове Сааремаа вплоть до завершения полетов на Берлин и многое сделали для обеспечения надежного самолетовождения в сложных условиях ночных боевых вылетов, за что были награждены орденами Красного Знамени.
Я особенно подружился тогда с Александром Арефьевичем Ермолаевым. И наша дружба продолжалась многие годы. Он ушел из жизни в 1985 году. Внешне спокойный, душевный человек, А. А. Ермолаев всегда с готовностью шел на выполнение самых ответственных и опасных боевых заданий. Готовился к каждому из них особенно тщательно и этого требовал от других.
Второй полет на Берлин командование назначило на 9 августа. Время поджимало. На командный пункт вновь прибыл уже известный читателю генерал А. Б. Елисеев - комендант береговой обороны Балтийского района. Но на сей раз с весьма неутешительными вестями. Положение войск Северо-Западного фронта ухудшилось. Дивизии 18-й немецкой армии вышли к Финскому заливу в районе губы Кунда. Наша 8-я армия оказалась разобщенной: один ее стрелковый корпус (11-й) под натиском противника отступал к Нарве. Другой (10-й) начал отход к Таллину, чтобы там на подготовленных оборонительных рубежах вместе с вновь сформированными бригадами морской пехоты оборонять и город и главную военно-морскую базу КБФ, на которую были нацелены семь немецких дивизий.
С тяжелым настроением собирались мы в этот полет.
Но каждый думал об одном: бить врага крепче, беспощаднее.
Как и в первый раз, построились в 20.00. Из информации капитанов Усачева и Каспина явствовало: погода по маршруту будет значительно хуже, чем в первом полете. Нас ожидают низкие дождевые облака.
И все-таки было решено лететь. Снова флагманский корабль, пилотируемый Е. Н. Преображенским, взлетел первым. Снова под нами промелькнула узкая полоска земли и распростерлось бескрайнее море - на этот раз неспокойное, бурлящее. Вошли в облака и только на высоте 5000 метров оказались над ними. Не видно ни земли, ни моря. Только алеющий на западе горизонт напоминал о закате дня.
Занимаясь своими штурманскими делами, я вдруг заметил, что левый мотор самолета работает с меньшими оборотами, чем правый. Это насторожило.
- Почему так? - спрашиваю Евгения Николаевича.
- Греется левый, - отвечает он. - Сбавил ему обороты. Слежу, что будет дальше.
Я счел своим долгом напомнить командиру полка, что, если нет уверенности в работе мотора, надо выбирать: брать курс на запасную цель либо прямо возвращаться на аэродром.
Наступило продолжительное молчание. А за ним - голос командира:
- Пройдем по курсу еще с полчаса, а там решим, как быть.
Прошли полчаса. Прошел еще час. Молчит командир. Неужели, думаю, он забыл об опасности? Или идет на большой риск?
Высота 6000 метров. И только теперь слышу голос Преображенского:
- Существенного улучшения в работе мотора нет, но, считаю, лететь можно. А в крайнем случае сбросим бомбы и будем возвращаться на одном моторе. Благо большая высота и выработано много бензина. - Помолчав, он добавил: - Что значит вернуться? Это значит поколебать уверенность в успехе у остальных экипажей... Нет, продолжать идти к цели!
Холодно. В кабине минус 36 градусов. Сильно зябнут руки, а меховые перчатки приходится часто снимать - и них нельзя работать с прокладочным инструментом. Только профессиональный навык, сила воли да еще молодость позволяют в таких условиях четко выполнять обязанности штурмана.
Опять что-то неладно с кислородом. Вентиль баллона открыт до отказа, а облегчения нет. На лбу холодные капли пота. Давит усталость. Руки словно свинцом налиты. Спрашиваю Евгения Николаевича, как он себя чувствует.
- Неважно.
У него перед глазами - красные круги, затрудняющие наблюдение за приборами. Это новый признак кислородного голодания. Решаем уменьшить высоту до 5000 метров. Стало получше. (Только возвратившись из полета, мы выяснили причину нашего состояния: в бортовых кислородных баллонах оказался некачественный кислород).
Бывает же так - если не повезет, так жди одну беду за другой. Вот и на этот раз. Не прошло и четверти часа, как мы сбавили высоту, самолет стало обволакивать прозрачной, почти непроницаемой для глаза моросью. Стекла и козырьки наших кабин покрылись мелкими каплями воды, впереди все сливалось в сплошную темную массу. Пилотировать можно только по приборам, и у меня из головы не выходит мысль: как в такой ситуации точно выйти на контрольный ориентир на южной береговой черте моря? В этот момент Преображенский говорит, что у него в кабине не работают оба компаса. Это уже совсем страшно.
Гляжу на свой компас. Он действует нормально, но в центре котелка образовался значительной величины пузырь - верная примета того, что и мой компас вот-вот может отказать.
Как можно спокойнее говорю Евгению Николаевичу, что мой компас исправен, будем идти по нему. И теперь мне приходится через определенные промежутки времени кнопками сигнальных ламп указывать пилоту направление полета.
По моим расчетам лететь еще 30 минут. Мы приближались к району Штеттина. Думая, как обеспечить надежную работу своего компаса, я решил снять с ног меховые чулки и обложить ими котелок компаса, чтобы как-то отеплить его. Так и сделал. А сам надел унты только на шерстяные носки.
Но вот видимость стала заметно улучшаться. Появились большие разрывы в облаках. Прекратилась морось.
Советую Евгению Николаевичу набрать высоту 5500 метров - ведь по расчетам через полчаса мы будем над Берлином. Преображенский отвергает мое предложение, мотивируя это сильной усталостью. В то же время не раз спрашивает: "Ну когда же цель?" - словно забывая о том, что только он сам может увеличить скорость.
Наконец впереди сверкнули лучи прожекторов. Затем появились вспышки рвущихся в воздухе зенитных снарядов. Значит, Штеттин. У меня отлегло на душе: самолет идет точно заданным маршрутом. Через 25 минут - Берлин. Но эти 25 минут оказались для нас совсем иными, чем в прошлом полете. Штеттинский ночной военный аэродром встретил нас плотным зенитным огнем. Впереди по курсу встал буквально частокол прожекторных лучей. Небо в серых клубках разрывов. И все это колышется, движется то вправо, то влево. И кажется - ни за что не пройти такой мощный огневой заслон. Берет досада, что высота 5000 метров, а не 6000 или хотя бы 5500 - во всяком случае, чуть бы повыше.
