Лев Успенский - Письма последних лет
«Упразднить старое имя — это то же, что… на древнем холсте написать веселенькими красками новую картину — еще одну копию шишкинских „медведей“ или „Девятого вала“ Айвазовского».
Каких бы специальных вопросов языкознания он ни касался, на страницах своей прозы Л. В. Успенский выступает как публицист. Энергичный полемический язык прозы пропитан иронией, подчас нескрываемо злой — и поделом! — зачем, упраздняя в 40-е годы имена «с немецким душком», не вернули Шлиссельбургу его исконного звучного имени Орешек, а нахлобучили на него чудовищное сложносокращенное, противное духу русского языка: Петрокрепость; почему из Петергофа сделали точную кальку немецкого слова, такое же нерусское Петродворец?
Методу скорой перестраховочной расправы с непонятными, «темными» — за давностью лет — географическими названиями в повествовании Л. В. Успенского исподволь противопоставляется другой — метод тщательного изучения редких или примелькавшихся имен городов и селений, разных загадок топонимики.
Лукавый, добрый, терпеливый в растолковывании самых трудных проблем, писатель знал цену шутке, веселому слову. Рассказам о языке неизменно сопутствовал юмор. Поводы для веселой издевки, тонкого авторского злословия возникали то и дело. Л. В. Успенский умел писать о сложном остроумно, весело. Как выходят из положения языки, в которых имена существительные не различаются по родам, например английский, чтобы указать пол животного? Они вырабатывают приемы косвенного указания пола, на наш взгляд забавные, потому что «в применении к нашим обыкновениям это могло бы звучать как „котоваська“ и „котомашка“ или „котодяденька“ и „кототетенька“». Комический эффект производит и необычный, вольный перевод иностранных имен на русский язык (Септимий Север значит «Семеркин из Суровых»!) и обратный перевод — «разоблачение» некоторых имен, казавшихся исконно русскими («приветствуя учителя физики: „Петр Никитич, здравствуйте!“ — вы, собственно, произносите: „Здравствуйте, Камень Победителевич!“»), и непривычные смешные «ботанически-зоологические» имена, которые придумывает писатель по аналогии с существующими: если есть «Роза Львовна», отчего же не быть «Фиалке Леопардовне» или «Настурции Гиппопотамовне»?! Остроумные изобретения Л. В. Успенского напоминают образы из «Записных книжек» Ильфа: оба писателя росчерком пера набрасывают выразительный портрет, комический, а случается, и откровенно издевательский.
Мы улыбаемся умному замечанию Л. В. Успенского по поводу суеверия наших предков, которые боялись навлечь на ребенка злых духов и прикрывали его красивое, нежное или горделивое имя другим, непривлекательным или то же самое имя переводили на иностранные языки:
«…окрестили Хоздазатом („дар божий“), а зовут Феодором (тоже „божий дар“)… Оба слова значат одно… но ведь навряд ли злые духи хорошо знают иностранные языки…»
Покоряет легкость, с которой Л. В. Успенский — по ходу сюжета — обращался то к мифологии, то к истории флота, наводил справки у археологов и «птицеведов», цитировал древних и современных поэтов. Но это — легкость, оплаченная годами упорного труда, свидетельствующая о глубокой, всесторонней образованности писателя. Прекрасная научная школа, которую Л. В. Успенский прошел в 20-е годы под руководством своих учителей Л. В. Щербы и Б. А. Ларина, В. М. Жирмунского и Б. М. Эйхенбаума на Высших курсах искусствоведения, обязывала бесконечно пополнять и совершенствовать знания. В кабинете Льва Васильевича за стеклами стеллажей ряды книг самых необходимых, постоянных спутников писателя-ученого: энциклопедии, справочники, словари. И еще одно серьезное подспорье в работе над лингвистической эпопеей и другими произведениями — уникальная картотека, которую Л. В. Успенский собирал, создавал много лет: здесь в алфавитном порядке сотни топонимов и специальный ящик, отведенный под имена (с подразделами «Имена советские», «Имя в литературе», «Имя в пословицах Даля» и другие), здесь карточки с названиями улиц и… ботанический словарь Пушкина.
Через всю жизнь пронес Л. В. Успенский благодарную память о своих учителях, пользовался любым случаем рассказать о них, сослаться на их опыт. Пожалуй, чаще других он называл Льва Владимировича Щербу, — не его ли знаменитая лекция, которую профессор начал с анализа вымышленной фразы о «глокой куздре», стала первой завязью «Слова о словах» (кстати, одна из начальных глав этой книги, напечатанная в 1936 году в «Пионере», так и называлась — «Глокая куздра»).
Л. В. Успенский щедро делился богатыми познаниями — и в книгах, и в публичных выступлениях, он был великолепным рассказчиком, свободно собеседующим с любой аудиторией. Его всесторонняя образованность никогда не подавляла людей, общавшихся с писателем: настоящий интеллигент, он обладал демократизмом, тактом и уважением к своим читателям, слушателям, многочисленным адресатам (почта Л. В. Успенского насчитывает тысячи писем).
Вероятно, и об этих сторонах личности Л. В. Успенского размышлял человек одного с ним поколения, известный советский поэт Павел Григорьевич Антокольский, когда говорил, что Лев Васильевич — «очень редкий сейчас тип писателя и деятеля», поясняя:
«Дело не в труде его, не в трудоспособности, не в объеме сделанного, но в нравственном облике и нравственном поведении».
Облик Л. В. Успенского, писателя и деятеля, просто человека, с наилучшей стороны раскрывается в его письмах. Они составляют особый раздел однотомника. Их нельзя было не включить в эту книгу, выходящую, когда автора уже нет среди нас и когда хочется как можно полнее, правдивее воссоздать его образ, показать разные грани его личности. Переписка занимала в жизни Л. В. Успенского очень большое место. Сложенные вместе, ответы писателя его адресатам по количеству страниц равняются нескольким объемистым томам, дополняют хорошо известные книги Л. В. Успенского — и лингвистические, и «Записки старого петербуржца». Иногда Лев Васильевич сетовал: сколько успел бы написать, сколько замыслов осуществить, если бы не письма! Сетовал, но продолжал аккуратнейше отвечать, не разрешая себе проволочек. Лишь во время болезни письма скопились, но, едва оправившись от инфаркта, педантично определив хронологию пришедшей почты, писатель постепенно ответил всем, кто к нему обращался. В нашем однотомнике приводятся письма последних лет жизни Л. В. Успенского, совсем малая часть его эпистолярного наследия, однако в ней, как в капле воды, отразились черты личности писателя — его обязательность, вежливость, уважение к чужому мнению, желание дать наиболее исчерпывающий ответ на вопрос. Л. В. Успенский не заискивал перед адресатами: должным образом реагировал на чью-то бесцеремонность, чванство (было и такое). Но подавляющее большинство писем давало писателю силы, новые импульсы для работы.
