Александр Иванов - Неизвестный Олег Даль. Между жизнью и смертью
Трудно рассказывать… Молодые годы есть молодые годы. Много было тогда, как говорится, всяких молодых проявлений и хулиганского гусарства, я бы так это назвал.
Про Олега много говорят, что он выпивал сильно. Да, это он любил. И нечего это скрывать. Я вообще считаю, что это не порок никакой. Это, опять же, социалистическая ханжеская пропаганда. Ведь мы же прежде всего построили ханжеские отношения. И название какое придумали: «кодекс социалистической морали». Слово-то лагерное воткнули! «Кодекс»! Они ведь другого-то и не понимают!.. А весь «кодекс социалистической морали» заключается в том, чтобы о каждого можно было вытереть ноги, чтобы каждый был «на крючке» — вот и весь социалистический кодекс, вот и вся мораль социализма. Олег это понимал. Мы — постольку поскольку, а он уже тогда это прекрасно понимал. И поэтому всё, что касается выпивки… Понимаете, в те годы, в то время, я честно могу сказать: мы, конечно, выпивали, но это было «гусарство». Во-первых, никакими смертельно пьяными мы не были, съёмки не страдали. Бывало, что мы проявляли характер, потому что собралась такая «банда-компания». Мы с Олегом очень любили раков и иногда ездили за ними на Привоз. Естественно, по тем временам в Одессе на каждом углу было чешское пиво. Ну и мы наберём пивка, раков… А тут прибегают:
— На съёмку! Ребята, съёмка!
А Олег заявляет:
— Вот пока раков не съедим, ни о какой съёмке и речи быть не может.
Да, были такие «заявления». Ждали нас, задерживали мы немного, а потом всё нагоняли, всё делали, никакого отставания в плане не было, работа шла. Немножко, конечно, шокировало старшее поколение, что, вот, мол, такая молодёжь. Как нас теперь шокирует молодёжь нынешняя.
— Что такое?! Как это?! Мы снимаем таких актёров, а они, понимаете ли, раков едят! Пока не съедят — не придут! А?!
Ну, ничего. Я считаю: а когда же поступать алогично, как не в молодые годы? Если молодой человек весь «запрограммированный», то какая же это молодость, к чёрту! Поэтому какие-то наши «запои» в то время — это чушь. Гусарили, выпивали, конечно, но это всё было с нас, как с гуся вода.
Пение Олега, его «концерты» тех лет — это тоже всё из области «гусарских похождений» и вот такого проявления души, неординарности. Да, Олег очень много пел. Пел модные песенки тех лет… По-моему, тогда уже и Галич подпольный был. Володя Высоцкий — ещё нет. Я его по молодости тоже очень хорошо знал, и тогда он ещё пел в основном шлягерно-блатную тематику. Свои он ещё, может быть, только пробовал. А у Олега градация была очень резкая: романсы (очень любил наши, классические) и матерная блатняга. А я снимался ещё параллельно, не помню сейчас, в какой картине, и уехал туда. Недели через две приезжаю и вижу: на «коньке» крыши сидит Олег с гитарой и, по-моему, Володя Колокольцев с ним рядом. И горланят какую-то блатнятину на всю округу, на весь этот двор. В те времена там не очень обращали на это внимание. Это сейчас вызовут наряд и всё такое… А тогда это был «Куряж» — одесский «Куряж»: там видели и не такое. Но всё-таки это был «номер». Такое и «Куряж» не часто видел, чтобы сидели люди на крыше уровня третьего-четвёртого этажа старой постройки. Я крикнул:
— Олег! Сверзишься!.. Ты что!
Но, когда он был в настрое, остановить его было очень трудно. Потом я их как-то подманил с этой крыши, сказав, что у меня «что-то есть с собой». Олег крикнул:
— A-а… это другое дело! Сейчас придём…
Так что гусарили напропалую… Был там какой-то конфликт у них, но я-то его не застал. Опять конфликт с режиссёром, и всё это, конечно, ерунда, но по тем временам и по тому ещё опыту и багажу конфликт казался Олегу очень серьёзным. И его поведение было как вызов. Причём он сел на «конёк» крыши над номером режиссёра Анненского, чтобы тот слышал всё, «что он о нём думает» и поёт. Вот такие были проявления… Конечно, то, что я рассказываю, — это Даль, не похожий на того Даля, который был уже известен и популярен потом.
Опять же, я терпеть не могу порождений этого нашего «социалистического кодекса». Вбили в головы, и я думаю, что наше поколение от этого ещё не избавится, конечно. Может быть, следующее или через одно… Опять о той нашей социалистической морали: шаг вправо, шаг влево — уже считается аморальным, поэтому, как писал поэт Коган: «Я с детства не любил овал, я с детства угол рисовал». Олег всегда «рисовал угол», по проторенным дорогам, «как все», не ходил.
Насчёт того, что он выпивал. Ну и что?! Я считаю, что это всё правильно. Почему? Потому что, во-первых, это — болезнь. Причём это действительно передаётся в генах, и если кто-то там даже в дальних поколениях страдал недугом, а потом это передаётся, и ничего с этим нельзя сделать. И сколько бы эти ханжи ни печатали угрожающих статей — это всё чушь собачья. На Западе актёру вписывается в контракт: «человек подвержен запою». И там никто не считает это за унижение, за какой-то порок. Человек болен и страдает этим. Ну и что? У другого язва, у третьего ещё какие-то болезни есть… Я заметил на своём жизненном пути (конечно, это не абсолютная истина, исключения бывают, но, как правило, я это подмечал): многие талантливые люди подвержены этому. К сожалению, подвержены. Это есть, и можно перечислить массу примеров. Только не хочется и не надо этого делать, потому что я не говорю, что в этом есть какая-то взаимосвязь, но, наверное, что-то всё-таки есть: то ли повышенная чувствительность к каким-то жизненным несправедливым катаклизмам, то ли ещё что-то… У меня много знакомых актёров, которые, вроде, не пьют, точнее, они также пьют, но только «под одеялом», с закрытыми дверьми. Ну, и что толку-то? Выходит на сцену — что он вышел, что его нету… Эти люди никогда не «наследят». А на того, кто «наследит», как раз и интересно смотреть на сцене и в кино. Ну, это так… мои жизненные наблюдения. Мы с Олегом говорили на эту тему в последующие годы, встречаясь на «Мосфильме» или в Доме кино. У него это была очень болезненная тема. Он со мной делился (я могу взять на себя смелость сказать об этом), потому что я в этом деле немного разбираюсь. И приблизительно так же, как он, к этому отношусь, так же это всё переживаю. И он со мной делился очень часто, причём разговор начинался именно с этого. Олег, на мой взгляд, делал всё, чтобы этот недуг преодолеть. Не то что: «Я вот такой талантливый, буду пить — и всё! Плевать я хотел!» Нет, он боролся с ним просто не на жизнь, а на смерть. Он рассказывал мне, как проводил операцию по вшиванию:
— Ты понимаешь, Герка, ещё один год и двадцать пять дней я буду держаться…
— Да брось ты, Олег, что ты с такой скрупулёзностью до дня подсчитываешь?
Меня это удивляло.
— Нет-нет-нет-нет-нет… Я работаю. У меня это, это и это. Я буду сам. Сам.
