Виктор Степанов - Рота почетного караула
"Начато 1 января 1941 года. Окончено..." За словом "окончено" стояло многоточие.
"Что еще там накатал старик? Вот писатель!" Андрей согнул тетрадь вдвое, вышел и сунул ее в боковой карман шинели.
- Знаешь что, - сказал он, снова протиснувшись в кухню и подходя к Насте, - я потом прочту, в роте, с чувством, с расстановкой...
- Ни в коем случае! - испуганно перебила Настя. - Только здесь... Это же Кузьмичова... его, ну, как тебе сказать...
Андрей подошел к Насте так близко, что она сразу вроде бы онемела и стояла теперь, прислонясь к стене, удивительно беззащитная, доступная.
Кровь ударила Андрею в голову.
"Смелее, смелее!" - приказал он себе и чужими, не подчиняющимися руками обнял Настю за плечи, прижался к ней и уже было потянулся к приоткрытому, такому близкому, незащищенному рту, как тут же отшатнулся, увидев перед собой ставшие вдруг некрасивыми, широко раскрытые, изумленные глаза Задыхающийся от возмущения, неузнаваемо резкий голос пронзил тишину:
- Ты что? Отпусти, слышишь? Так вот ты какой!.. Гуса-а-р-р!
Андрей отступил, попятился. Настя тотчас же перед самым носом захлопнула дверь, еще что-то крикнула, и стало так тихо, как будто за минуту вымер весь дом.
Торопливо, дрожащими руками надвинул Андрей фуражку, схватил шинель и вышел.
"Заколдованный какой-то дом!" - зло усмехаясь, подумал он и решительно зашагал к троллейбусу.
13
Лишь в казарме Андрей обнаружил в кармане шинели злосчастную тетрадь. Хотел тут же вернуться, но, вспомнив гневное, с изломанными бровями Настино лицо, решил, что перешлет тетрадь бандеролью.
- А ты раненько сегодня! - обрадовался скучающий Патешонков,
- Отстань! - в сердцах отрезал Андрей и пошел в "курилку".
Прижигая одну от другой, он выкурил подряд две "Примы". Тетрадь мешала в кармане, и он вынул ее. Она была такой старой, потертой, как будто ее все время носили с собой. Листы по краям разлохматились, наверное, выскакивали, и в одном месте кто-то прихватил их черной ниткой. "Ну и что же тут интересного?" - подумал Андрей, небрежно открывая первую страницу.
Сверху крупно лиловыми, удивительно четко сохранившимися чернилами было выведено: "1 января 1941 года" - и подчеркнуто волнистой линией.
"...Все новое, даже снег... Интересно, каким будет этот год? Январь, февраль, март, апрель, май, июнь - шесть месяцев! А там - прощай школа и да здравствует новая жизнь! Нет, он будет прекрасным - год, который так счастливо начался.
Пять минут первого мы с Юркой выбежали на улицу и решили позвонить Ей. Мы решили спросить, кто же все-таки: он или я? Юрка, мой друг, чудесный парень. И ему Она нравится тоже. Но как поделить дружбу и любовь? Юрка сказал: "Давай позвоним'" Как у него все просто - кого выберет! А если не меня? Мы спустились вниз, и в последнюю минуту я струсил, сказал, что звонить не буду. Тогда трубку снял Юрка и попросил к телефону Ее. "Я и Николай - мы любим тебя! - прямо сказал он. - Но ты не можешь любить двоих - выбирай: он или я". Голос в мембране засмеялся, а Юрка сник. "Ты", сказал он и бросил трубку. "Почему я?" - "Я уверен, - сказал он, - иначе она назвала бы меня". Как я теперь пойду в школу? Как посмотрю ей в глаза?"
"Изобретательные парни", - одобрил Андрей.
Следующая запись от 10 января не остановила его внимания: какие-то заумные, философские рассуждения о смысле жизни, о прочитанной книге. А что же с Ней? Ага, вот!
"18 января. Учился с Ней танцевать фокстрот. В школе открыли кружок танцев. Она пришла как на бал - в голубом платье с белой хризантемой у ворота. У меня левая рука онемела, а правой до талии боялся дотронуться..."
- Ну, это уж он перегибает, - усмехнулся Андрей. - Тоже мне, скромник...
"А тут, как на грех, кончились патефонные иголки. Все затупились, а я все точил и точил их о батарею и подряд заводил одну и ту же пластинку. "Да хватит вам "Рио-Риту" крутить!" - возмутились остальные. И она до сих пор в ушах: "Та-ра, pa-pa, pa-pa!" И кастаньеты".
"1 февраля. В третий раз смотрели с Ней "Веселых ребят". "Как много девушек хороших, как много ласковых имен..." Луч киноаппарата чиркнул ей по макушке, а мне показалось - золотом вспыхнули волосы. - "Ты что, с артисткой сравниваешь?" - спросила Она. Чудачка, ты в тысячу раз лучше!"
Дальше строчки были смазаны, размыты, вся страница в лиловых разводах - ничего не разобрать. Две страницы склеились, Андрей осторожно отогнул одну.
"...Сегодня Пал Иваныч сказал: "Ну-ка выкладывайте свои планы и мечты". Все опустили глаза, как будто он собирался вызывать к доске.
Первым Пал Иваныч спросил Юрку. Тот встал, хлопнул крышкой парты: "Я в летное. Летчиком буду!" И все на него посмотрели с восхищением, словно Юрка уже слетал через Северный полюс. Но самое ужасное - Она до конца урока не сводила с него глаз.
- Ну а ты, Сорокин? - спросил меня Пал Иваныч. Зачем он спросил, он же знает! И тут кто-то с "Камчатки" насмешливо хихикнул: "Лесником!" И Она почему-то покраснела".
"20 февраля. Опять Юрка. Его теперь все зовут Юрка-Чкалов. На вечере мы стояли с Ней, и тут заиграли "Рио-Риту". Я только хотел ее пригласить, вдруг подходит Юрка, кивнул, и Она подала ему руку - на какую-то секунду я опоздал. Говорят, Юрка уже прошел медицинскую комиссию и оказался годным к летной службе".
"10 марта. Всем классом ездили за город на лыжах. Сошли с поезда - и куда глаза глядят. Снег хрупкий, рассыпчатый. Последний лыжный снег. Шля, шли, а конца тропы все нет. Заблудились. И тут я узнал то место, где весной еще, кажется, в шестом классе, помогали высаживать сеянцы сосны. Они тогда были сантиметров по восемь, не больше, - пушистые зеленые цыплята. А теперь, на третий год, не узнать: из почек верхнего побега вырос еще побег, который стал стволом, и еще мутовка веток. Верхушечный побег за весну отрастает на 20 - 30 сантиметров! Здравствуйте, малышки, как вы подросли! Я сказал ребятам, что рядом Красная Поляна. Все так и ахнули: "Ну и лесник!" А Она и говорит: "Давайте декламировать про лес, кто что знает!" Все знали только одно: "Плакала Саша, как лес вырубали..." А я прочел свое любимое из Тургенева: "Внутренность рощи, влажной от дождя..."
Я прочитал наизусть весь отрывок, до "и украдкой лукаво начинал сеяться и шептать по лесу мельчайший дождь...", и все как будто языки проглотили. Так молча мы и вышли на дорогу".
Андрей закурил, отлистал несколько было пропущенных страничек обратно.
"...Я пойду в лесотехнический! Все удивляются, все грезят небесами и морями, а я, по их мнению, хочу сидеть под березами и слушать птичек. Спрашивают, удивляются, откуда, мол, это у меня. А я и сам не знаю. Только стоит перед глазами, вернее, лежит спиленная береза. И кто-то говорит отцу: "Вот, Кузьмич, спилили, а взять не взяли, даже на дрова не понравилась. Ну не изверги?" А отец мне: "Смотри, Коля, ветки, как руки, раскинуты по земле. И завянуть еще не успели, видишь, пьют росу и не знают, что уже умерли, что отрублены от корня". Мы стоим, а по вершине березы, по самым мелким и нежным веткам, которые еще вчера доставали до неба и купались в синеве, недоступные грубым рукам, по этой вершине проезжают грязные колеса автомобиля. А отец опять вздыхает: "Если каждый человек убьет по дереву, по одному только дереву..."
