Вячеслав Марченко - Гнет
Помню, перед приходом наших войск немцы по нашему селу бродили да на мотоциклах раскатывали, все солдаты их были в добротной форме, чистенькие, откормленные, с автоматами все, а на наших солдат смотреть было больно: в обмотках, ободранные, замученные, голодные, с тяжеленными винтовками и с патронами по несколько штук… А вши их тогда просто заедали. Даже нас, гражданских людей, потом, спасая от вшей, дустом обсыпали… Помню, когда уже катер после войны до Николаева пустили, каждому, кто желал тогда на нем поплыть, на причале дуст под одежду сыпали — на катере потом людям дышать нечем было.
А снятую тогда с наших убитых солдат форму дети наши, за три года подросшие в оккупации и отправленные на фронт, стирали, дыры от пуль на ней зашивали и на себя одевали. Да и не только они: мужчин постарше тоже на фронт отправляли тогда — деда Ваню нашего, например.
На глазах у бабы Кили блеснула влага, и с одного из них сорвалась слеза. Вытерев ее кончиком платка, она некоторое время сидела молча и покачивалась из стороны в сторону, затем, подняв на меня печальные глаза, спросила:
— Я тебя еще не утомила своими «сказками»?.. Ты помнишь, когда тебя маленьким твоя мама сюда к нам привозила, ты любил мои сказки слушать. Особенно тебе нравилась сказка про Ивасика-Телесика,… помнишь?
— Помню, бабуся… Я ту сказку никогда не забуду,… и то о чем Вы мне сейчас рассказываете, я тоже никогда не забуду, — подавленным голосом добавил я. Я вновь плеснул в граненый стакан вино и, давясь, выпил. — А дальше, бабуся, что было? — вновь нетерпеливо стал допытываться я.
— А дальше наши хаты стали обходить уже наши солдаты с офицерами, — вновь заговорила она. — К нам тоже зашли два солдата, и с ними был офицер молоденький — лейтенантом он был. Сначала мы ему передали тех солдат, что мы прятали: убитого и раненного, а потом тот офицер к деду Ване подошел и стал спрашивать у меня: кто он и что с ним. Я объяснила ему, что это мой муж, что он ранен в голову и в позвоночник, что плохо ему и попросила лейтенанта, чтобы он и деда Ваню вместе с раненным солдатом в лазарет отправил.
— А почему у него перевязка немецкая, — тут же спросил он.
Я ответила ему, что перевязывал деда Ваню немецкий врач.
— А как его ранило? — уточняет он.
Я ему рассказала, как это случилось, и он говорит мне:
— Ты что же, тетка, хочешь, чтобы я поверил, что наш советский самолет бомбил своих мирных граждан?.. Заруби себе на носу, что советские самолеты уничтожают только фашистских прихвостней, помогавших им в войне против Советской власти, и мужик твой, видать, такая-же мразь…
Я когда услышала эти слова, чуть дар речи не потеряла.
Я стояла молча, а из глаз моих градом текли слезы — я не могла их остановить.
Аня с Ниной что-то тому лейтенанту говорили, а я не слышала ничего. А к вечеру деду Ване опять плохо стало. Послала я опять Нину к нашим за лекарствами, а она без ничего пришла, плачет — отказали ей, говорят: своих раненных лечить нечем. Ну, думаю, на этом деду Ване и конец пришел — мы уже только на чудо надеялись.
А как-то к вечеру к нам во двор два солдата пришли и спрашивают у меня:
— Иванцов Иван Климович здесь живет?
— Да, — отвечаю, — а в чем дело?
— Да, вот, — протягивает мне один из них клочок бумажки, — нас попросили, чтобы мы ему приглашение на курорт передали.
Позвала я Аню, и она мне вслух читает:
«Повестка. Военнообязанному Иванцову Ивану Климовичу.
На основании закона о всеобщей воинской обязанности Вам надлежит явиться на сборный пункт Варваровского военкомата к такому-то часу, такого-то дня. При себе иметь: паспорт, военный билет, две пары нательного белья, кружку, ложку, полотенце, предметы личной гигиены, продовольствие на 3 дня. Иметь исправную одежду и обувь.
За неявку к указанному времени будете привлечены к уголовной ответственности».
Когда Аня прочитала мне эту повестку, меня такая злость взяла… Говорю, я этим солдатам:
— Идемте со мной…
Завела я их в хату и, показывая им, совершенно пустую комнату с огромной дырой в стене и лежащего на полу на тряпках еле живого деда Ваню, спрашиваю:
— Какая же тут, к черту, может быть уголовная ответственность?.. О каких двух парах нательного белья,… исправной одежде, обуви и продовольствии на 3 дня они там пишут?!.. Они, что там, в военкомате, совсем уже с ума посходили?
Солдаты в затылках почесали и говорят:
— Нам приказали повестку передать — мы передали, а дальше уже сами решайте свои проблемы.
Побежала я тогда к председателю колхоза — Андрею Мизенко и, показывая повестку, спрашиваю его, что мне делать-то?
— Не знаю, — отвечает он мне, — но с этим делом лучше не шутить — за неявку можно и в тюрьму загреметь.
Посмотрела я на него умоляющими глазами.
— А может, ты мне справку напишешь, что дед Ваня ранен и не может прибыть к назначенному времени?
— Нет, — немного подумав, говорит он мне, — справку я такую тебе дать не могу — я не врач, чтобы такие справки раздавать. Советую тебе деда Ваню в военкомат отвезти — пусть там на него посмотрят и сами решают, что с ним делать.
Хорошим мужиком был этот Андрей, но глядя на него, я тогда видела, как в его глазах страх стоит — боялся он ответственности за справку такую,… запуганными до чертиков мы все тогда были.
— Ну, а телегу, — спрашиваю, — ты хоть дашь мне деда отвезти?
— Нет, — отвечает он мне, — я не могу лошадей от работы отрывать — и так убитых возить нечем.
Ну, что ты тут будешь делать?..
Вышла я от председателя колхоза, а голова кругом идет — не знаю, что мне и делать, прямо хоть на корове своей деда Ваню вези…
А по дороге к дому смотрю, Шура Усатенко — девочка пятнадцатилетняя, солдатские трупы на телеге, запряженной лошадью, к месту захоронения везет.
Догнала я ее и говорю ей:
— Шурочка, девочка моя, помоги мне, если не ты, то деду Ване конец придет.
Повздыхала она, а потом говорит мне:
— Я головой рискую, тетя Килина, но, так и быть — ночь в Вашем распоряжении.
Я готова была ей тогда ноги целовать… Этим же вечером мы погрузили деда Ваню на телегу, и я поехала в Варваровку.
Где-то часам к трем ночи приехали мы в Варваровский военкомат, а он закрыт — пришлось ждать до восьми утра. Потом, когда уже офицеры пришли, показала я им деда Ваню и повестку его — думаю, сейчас они скажут мне, что такому еле живому деду уже нечего в армии делать, а они говорят мне, что его обследовать нужно, что мне нужно его в госпиталь отвезти.
Написали в военкомате ему направление, и повезла я его в госпиталь. Слава Богу, — думаю, — что все так хорошо закончилось, что теперь хоть деда Ваню лечить будут.
