Александр Чижевский - Я молнию у неба взял...
Уже само существование такой Лаборатории вызывало гнев и презрительные усмешки у определенной части чиновно и бюрократически настроенных ученых. Они негодовали и распространяли о Лаборатории по зоопсихологии нелепые слухи, держась от нее на почтительном расстоянии, чтобы не испачкать свою ложную и дутую репутацию.
На заседании Ученого совета уже в моем присутствии приезжали А. В. Луначарский и Н. А. Семашко, профессор Федор Николаевич Петров и Михаил Петрович Кристи, академик Владимир Михайлович Бехтерев и профессор Леонид Леонидович Васильев со своим учеником В. П. Подерни, профессора Г. И. Россолимо и Б. К. Гиндце и многие другие ученые.
Бывали здесь и народные артисты СССР Александра Александровна Яблочкина, Пров Михайлович Садовский, Вера Николаевна Пашенная, Евдокия Дмитриевна Турчанинова, Варвара Осиповна Массалитинова другие известные артисты Малого театра. Но чаще всего собирались мы своим небольшим дружным научным коллективом.
В таком замечательном составе, абсолютно лишенном какой–либо бюрократичности, надменности, начальственности и фразеологии, а также других подобных отвратительных черт, именно в таком неизменно–добропорядочном и доброжелательном виде Лаборатория зоопсихологии благополучно просуществовала с 1920 по 1940 год, то есть почти пятую часть века. Это редчайшее явление должно быть с необходимой почтительностью отмечено в летописях наших научных учреждений. И, конечно, это большая заслуга ее организатора и вдохновителя — Владимира Леонидовича Дурова.
Часто на заседаниях Ученого совета я рассказывал о работах Циолковского. Из Калуги я привозил В. Л. Дурову всегда два привета — от моего отца и Константина Эдуардовича. И не без досады выслушивал Владимир Леонидович мои рассказы о том, какие трудности материального характера приходилось переносить К. Э. Циолковскому и как из–за этих трудностей вяло продвигалось большое научное дело, которому в основном была посвящена жизнь Константина Эдуардовича — теория дирижабля, ракетодинамика и космонавтика. Немало разговоров в Лаборатории зоопсихологии было посвящено тому, как помочь замечательному ученому, проживавшему в маленьком домике на окраине Калуги, в его неустанных и непрерывных работах, как облегчить условия быта исследователя… Как все это сделать? Кому написать? С кем переговорить? Я знал, что его работами, кроме членов нашего Ученого совета, интересовались и другие ученые, посещавшие наши заседания, такие, как Ф. Н. Петров, М. П. Кристи и многие другие.
Старейший большевик Федор Николаевич Петров — замечательно милый и отзывчивый человек. Небольшого роста, полный, с темной бородкой, украшенной редкими серебряными нитями, умными и очень добрыми глазами, он всегда всем помогал чем только мог, всегда внимательно выслушивал собеседника или просителя и давал ему задушевные, мудрые советы. Как и всякий человек, всего он сделать не мог, но и то, что он делал, уже было многим, ибо делал он это от чистого сердца. Его появление на заседаниях Ученого совета всегда приветствовали самыми теплыми словами дружбы.
Вообще говоря, работами К. Э. Циолковского интересовались все члены Ученого совета — А. В. Леонтович, Г. А. Кожевников и Б. Б. Кажинский, который состоял в переписке с ним. В Зоологической лаборатории к Константину Эдуардовичу относились с большим интересом и искренней дружбой. Зная о жизни, борьбе за ракету и скромность его «из первых рук», члены Ученого совета установили с калужским «мечтателем» крепкую заочную дружбу. К. Э. Циолковский, в свою очередь, интересовался работами научного коллектива, собравшегося вокруг Владимира Леонидовича Дурова. Интересовали Константина Эдуардовича и мои опыты по влиянию аэроионов отрицательной полярности на экзотических животных и больных, приходивших подышать аэроионами в «аэроионоаспираторий» Зоопсихологический лаборатории. Он все больше убеждался в том, что в долголетающих космических кораблях воздух должен быть ионизирован в отрицательной полярности, и настаивал на том, чтобы я продолжал и углублял свои опыты и занимался только этим вопросом, не отвлекаясь в сторону. И действительно, проблема аэроионизации мало–помалу заняла одно из основных мест среди моих других исследований, которые я не мог выбросить за борт моей деятельности, так как они периодически все же одолевали меня с исключительной настойчивостью. Это были исследования, также не уклонявшиеся от моей «доминанты», — исследования о «влиянии», как бы об этом сказали в средние века. Идея о некоторых мощных влияниях внешней среды на организм стала излюбленной темой моих размышлений. Иногда эти идеи — идеи космической биологии — приходилось годами вынашивать и раздумывать о них в полном одиночестве. Только самым близким людям я мог открывать их и ждать одобрения или сочувствия. Такими людьми были всего два человека — мой отец Леонид Васильевич и Константин Эдуардович. Владимиру Леонидовичу, которого я очень любил, я не мог, однако, все рассказывать, так как он немедленно оповестил бы «всю Москву» о моих делах. Все, что захватывало его, он немедленно рассказывал всем, ибо он считал, что иначе быть не может, что все должны знать об этом. Конечно, эта его самая искренняя откровенность могла принести отрицательные результаты, и это мне, увы, приходилось учитывать… Однако мои дерзкие доклады не вызывали протеста моих коллег по Лаборатории, а, наоборот, глубокую заинтересованность.
Федору Николаевичу Петрову имя К. Э. Циолковского было хорошо известно, да и он сам встречался с Константином Эдуардовичем. Еще в начале двадцатых годов Константин Эдуардович вместе со мной был на приеме у Федора Николаевича в Главнауке и просил о создании ему творческих условий в Калуге для работы над цельнометаллическим дирижаблем и ракетой. Федор Николаевич, будучи человеком образованным — он был врач по профессии — отзывчивым, добрым, понимал законные просьбы К. Э. Циолковского, но многого сделать не мог, ибо некоторые, авиационные круги, к которым он обращался за консультацией, нацело отвергли научное и практическое значение работ К. Э. Циолковского. Это обстоятельство создавало неловкость: общественный авторитет Константина Эдуардовича был вне сомнения, но отрицательные отзывы, получаемые от авторитетных специалистов, унижали как самого Циолковского, так и его работы.
Спустя почти сорок лет, в мае 1961 года, мне довелось встретиться с Федором Николаевичем и подробно разговориться с ним о К. Э. Циолковском, которого он хорошо помнил, так же, как помнил и меня. Он заговорил о моей борьбе за аэроионы, которую я вел в двадцатых годах, когда обращался к нему за помощью. Но в то время как с моей проблемой дело было значительно проще /я просил у Главнауки только субсидий для опытов/, Константину Эдуардовичу нужны были люди, лаборатория и более крупные капиталовложения. Если в ряде случаев мне мог помочь только телефонный звонок из Главнауки, чтобы сдвинуть мое дело с мертвой точки и предоставить небольшое помещение для лабораторных животных, К. Э. Циолковскому требовалась новая организация, верфь для построения большой модели дирижабля или утверждение новой лаборатории по ракетной технике. Это была его мечта. Решение приходилось откладывать, ожидая лучших времен. Я опять шел к Федору Николаевичу и напоминал о К. Э. Циолковском. Он, спокойный и сдержанный, сердился на столь медленный темп разрешения этого вопроса и снова принимал меры.
