Василий Ершов - Летные дневники. часть 2
Летчику нужно заложить основы работы над собой еще в школе, в училище, в малой авиации. Но нужен принцип: в авиацию — только волевых людей. Если человек, стремясь к цели, еще в школе поставит задачу: режим, воздержание, спорт, закалка, — то, что делает из мальчика настоящего мужчину, — то никакие соблазны в будущем не собьют его с пути.
Весь вопрос в жизненных приоритетах: что в жизни главное? Уж во всяком случае, не низменные удовольствия, легко дающиеся и обволакивающие ложным сознанием своей «мужественности».
Авиации нужна духовность. То самое чистое золото души, о котором писал еще Куприн. Духовность — нравственная опора летчика в воздухе.
Духовность требует постоянной работы над собой, отказа от низменных, обжорских, плотских удовольствий, таких неважных для настоящей жизни, не играющих в ней решающей роли.
Но не к подвигу должен быть готов пилот, а к тяжелым испытаниям, и кто же знает, как ему выпадут они: сразу кучей или мелкими, нудными каплями. И что тяжелее: взрывное спринтерское напряжение или смертельная усталость стайера.
Мы с Володей еще летаем, остальных в авиации уже нет. Прослеживается четкая мысль: те не летают, кто пристрастился к низменному, растительному, расслабляющему, пресыщающему, бездуховному.
Ну а я — что, духовный? Так любимый собою я?
Очень опасно возвыситься в мыслях над людьми, это неизбежно указывает на однобокость и, в конечном счете, на деградацию личности.
Но в плюсах своих и минусах надо разбираться, по возможности, объективно, чтобы безнадзорные плюсы в гордыне не стали минусами.
Все же летаю. Духовное начало, конечно же, поддерживает мастерство на должном уровне, и есть задел. Не позволяю себе расслабляться.
Но какой ценой… Ценой здоровья.
Пей водку!
В одну телегу впрячь не можно… И предложения периодически расслабляться, снимать стресс, но оставаться при этом тем же, — это несбыточная и опасная мечта. Не останешься, покатишься.
И так ведь снимаю. Дача, строительство, машина, семья, писанина моя, книги, музыка, — не слишком ли идеально для рядового пилота?
Многие удивляются мне, даже иногда вроде примера приводят.
Инородное тело…
Но ведь столько недостатков! Не мужик, нет характера, — одно это все перечеркивает. Слишком терпим, бездеятелен, не способен на поступок. Жалко себя.
Так любимый собою я…
Ну, а Мишка — уж мужик так мужик. Он-то, чуть где что, — «на фиг мне это надо!» «Оно мне надо?» «Мне…» «Я чихал…» «Я…»
«Так любимый собою я» и из него прет — такой знакомый.
Чувствую, за последние годы во мне выросло и окрепло эгоистическое начало. «Так любимый собою я» заявляет все чаще: да пошли вы все к… оставьте меня в покое. Мое «Я» становится безразличным.
Чем это лучше чьего-то утопленного в водке «Я?»
Жизнь стала жестче, жесточе, люди замыкаются. Людям до лампочки все, кроме, конечно, так любимого собою «Я».
Раньше, бывало, выходишь из самолета, пассажиры иной раз и спасибо скажут, ну, хоть старушки. А сейчас нет. Так, видимо, и надо: каждый делает свое дело, ему за это деньги платят.
Так почему же я, дурак, выходя из автобуса, говорю водителю спасибо за его труд? И экипажу после полета?
Это школа Солодуна, а я ее верный последователь.
Какие мелочи.
Это лирическое отступление. А тема-то о летном долголетии.
Занину, Рулькову и Скотникову так же тяжело работать, как и мне, даже еще тяжелее от старости. Но они работают, молча тянут лямку. Может, деньги, может, привычка, может, страх оказаться за бортом. Романтика их давно окаменела, но они тянут — по тридцать пять лет. Это — цельность, которой мне никогда не хватало ни в чем. Это — верность Делу, которой мне у них надо учиться.
Вчера испытал болезненное чувство противоречия. С одной стороны: как же прекрасна моя профессия! С другой стороны, как тяжелый вал, накатывается, вытесняет романтику ком неурядиц, непорядка и безысходности происходящего, — и хочется бросить, уйти, убежать с такой работы!
Слетал в Киев с туристами, на три дня, с самолетом. По расписанию, с топливом (в Уфе все же свой нефтеперегонный завод), с легко выполнимыми сложными заходами, с прекрасными, в одно неуловимое касание, посадками, с ощущением полноты мастерства и расцвета сил.
Но это исключение. Топлива опять нет. Дома не жил неделю, из ночи в ночь, и сегодня утром, прилетев наконец домой, читаю в плане: ночной резерв. Как издевательство незамужней нашей Нины, забывшей, что такое супружеская постель.
Вот это — безвозвратно уходит, это реалии нашей жизни. Но — за это нам деньги платят.
Какими деньгами я потом окуплю то, что нельзя оставлять на старость, как тормоза — на конец пробега или налет — на конец месяца?
Первым делом, первым делом — самолеты, ну а это… это — как-нибудь… потом.
Летчики рано стареют, но об этом не принято писать в книгах. Или уж, и вправду, отдать авиации всю жизнь без остатка?
Не нравится — уходи. Будешь спать с женой каждую ночь, пока еще молод. Или не каждую, если денег будет мало? Вот дилемма, вот выбор.
3.12. Топлива нет. Рейсы переносятся, пассажиров отпускают домой, экипажи висят на телефонах, некоторые по 2–3 дня; многие сидят в рейсах из-за неприбытия самолетов. Нет топлива.
Экипажей не хватает. Поэтому меня и воткнули в этот резерв, где я благополучно проспал целую ночь.
В АДП задерганные телефонными звонками диспетчеры матерят всех и вся. Меня опять хотели поставить в ночь, на перенесенный Ташкент, да, к счастью, у моего штурмана кончилась годовая медкомиссия, а то бы точно еще пару ночей болтался.
Веселая злость… Летное долголетие…
5.12. Пригнали из ремонта самолет, разложенный в свое время Лукичом. Как новенький. Платит ли Лукич за него или нет, никто не знает, а спрашивать бестактно.
Отменили, слава богу, ограничения по боковому ветру и коэффициенту сцепления, введенные в Красноярском аэропорту начальником управления. Зима, мороз; сбоку укатали плотный снег — вот тебе и временные БПБ. Что ж, все к лучшему; мы вздохнули свободно. Было бы еще топливо…
Через три недели у меня годовая комиссия. Надо начинать готовиться.
6.12. Стою на завтра вечером на Москву, но на рейс не выезжать: нет топлива, узнавать по телефону в АДП. У попа была собака…
Так и на кусок хлеба не налетаешь. Ну, зато дома отдохну… верхом на телефоне. А у кого телефона нет — пусть в тридцатиградусный мороз с ветерком попытается дозвониться из автомата.
7.12. Топлива нет. Рейсы переносят на сутки. Скорее всего, и мой перенесут на завтра. В Москве сидят по два-три дня: из Красноярска никак не вырвутся им рейсы из-за топлива. Летят к черту все планы: и производственные, и личные. А это ж не лето — зима.
