Михаил Барро - Томас Торквемада (“Великий Инквизитор”). Его жизнь и деятельность в связи с историей инквизиции
Побуждаемый своими слугами, он по примеру своих предшественников не оставил в покое морисков. В 1566 году он приказал им отказаться от национальной одежды, языка и обычаев и во всем сообразоваться с христианами. В три года они должны были изучить испанский язык и по истечении этого срока не читать и не писать по-арабски. Гренадскому суду было приказано в тридцать дней уничтожить все предосудительные книги, а другие разрешалось хранить, но не более как три года. Даже бани и ванны в частных домах уничтожались, чтобы изгладить всякую память о привычках магометан. При Филиппе III в 1609 году поступили проще: тогда решили совсем изгнать морисков. Об этом ходатайствовал Сандоваль, генерал-инквизитор и канцлер Испании. “Решение великое, да будет оно исполнено”, – сказал король на доклад министра Лермы об изгнании морисков. Исполнение этой меры духовенство приветствовало как великое благо Испании. Архиепископ Валенсии сулил испанцам как результат изгнания морисков богатство и счастье евреев во времена Соломона.
“Таким же счастием, – говорил он в своей проповеди, – будем наслаждаться и мы в Испании отныне впредь благодаря милосердию нашего государям отеческой заботливости его величества. У нас всего будет в изобилии: земля оплодотворится, и благословение снизойдет на нее. С тех пор, как эти проклятые окрестились, не было ни одного хорошего урожая. Теперь все годы будут урожайные, ибо эти гады навлекли своею ересью и своим богохульством бесплодие на землю. Всего, повторяю вам, будет у нас в изобилии”...
Пророчеству архиепископа не суждено было сбыться. Изгнание миллиона морисков, искусных земледельцев и промышленников, после прежних изгнаний, начиная с евреев, окончательно обессилило Испанию. Целые округа остались пустынными, приютами бродяг и разбойников, промышленность и торговля расстроились, земледелие упало... Политика произвола и нетерпимости принесла наконец все плоды, кроме изобилия, которое обещал архиепископ Валенсии. В 1667 году французский посол писал Людовику XIV, что нужда так велика в Испании, что с частных лиц собирают добровольные приношения. В этом же году пришлось отказаться от обложения народа новыми налогами, а старые подати собирать с понуждением силою. В 1680 году общее бедствие дошло до того, что в Мадриде даже торговцы соединялись в шайки и грабили состоятельных граждан. Одна война с Нидерландами стоила Испании 200 миллионов дукатов, а государственный долг возрос в царствование Филиппа II с 35 до 140 миллионов дукатов. Однако политика нетерпимости так въелась в характер испанцев, что в 1619 году профессор толедского университета дон Санчо де-Мекало предложил королю довершить объединение страны изгнанием цыган, “потому что, – говорил он, – постыдно терпеть такую вредную и развращенную нацию”... Этот проект профессора как нельзя лучше оправдывал мнение герцога Сен-Симона об испанской науке. Как писал он в 1722 году, наука в Испании была в пренебрежении, а невежество и тупость считались добродетелями.
Среди гонений на свободу совести литература тоже влачила жалкое существование. Еще во времена первой инквизиции в римском, миланском и тулузском трибуналах инквизиторы рассматривали еврейские и латинские сочинения. Если в книге находили что-либо еретическое или темное, или подозрительное, то ее запрещали совсем или требовали изменений и исключений. Даже отцы церкви не спасались от усердия инквизиционных цензоров, и целые страницы вырывались из их творений, особенно те, где говорилось о веротерпимости и вообще обнаруживался образ мыслей, способный пошатнуть существующий порядок вещей и ниспровергнуть власти, установленные Богом. Впрочем, светские власти не особенно дружелюбно взирали на претензию инквизиции заправлять литературой и где могли уносили от святейших очей возмущавшие их книги. Сами авторы спасались анонимами или более или менее отдаленными путешествиями, что, конечно, не всегда удавалось. Как все проявления нетерпимости, цензура в особенности была строга в Испании и с 1521 по 1535 год рядом декретов была поручена инквизиторам. В 1543 году даже книги о биржевых операциях помечались “цензуровано синьорами инквизиторами”, и сами авторы спешили заручиться этой спасительной гарантией. В семидесятых годах XVI столетия книгопродавцы не смели развязывать тюки с книгами, которые присылались из Франции, и должны были ожидать визита инквизитора. Цензоры были снабжены тогда секретными списками запрещенных книг с приказом никого не знакомить с содержанием этих списков. Таким образом, испанский читатель даже не ведал, что читать и от чего спасаться в бегстве из страха перед властью инквизиции. Чтобы защитить свои книги от подозрительности трибунала, авторы стали снабжать свои издания подобострастными предисловиями и посвящениями святым и Спасителю. В 1664 году прозаический перевод Овидиевых “Метаморфоз” был посвящен “чистейшей Царице ангелов и людей, святейшей Марии”... Не одни жалкие душонки, полные трепета за свои творения, упражнялись в этого роде литературы, но даже корифеи Испании. “Матери лучшего из сынов, дочери лучшего из отцов, – писал Кальдерой в своем посвящении, – непорочной Деве, башне из слоновой кости, царице ангелов, утренней звезде”... Театр, уступая общему настроению, тоже не оставался свободным от этих порывов ханжества... “Императрице неба, матери вечного Слова, святейшей Деве Марии, – говорилось на одной афише, – посвящают артисты сегодняшнее представление и сыграют в ее пользу и в пользу увеличения ее культа занимательную комедию под названием “Всеобщий наследник”... Славный Ромен будет танцевать фанданго, зала будет иллюминована”... Остается прибавить, что знаменитый Лопе де-Вега служил в инквизиции и, по рассказам, принимал деятельное участие в сожжении еретиков.
Не в одной Испании свирепствовала инквизиция, дух нетерпимости покровительствовал ей и в других странах, но только в одной Испании и подвластных ей землях она превзошла даже идеал Торквемады. Открытие Америки занесло ее в колонии, и еще Карл V, ярый сторонник нетерпимости, приглашал инквизиторов к умеренности в отношении американских туземцев. При Фердинанде V испанцы навязали инквизицию Сицилии несмотря на многократные восстания населения. То же готовилось и в ту же пору для Неаполя, но энергия неаполитанцев сломила стремления инквизиторов, и Фердинанду пришлось отказаться от удовольствия видеть своих итальянских подданных в когтях трибунала. Он просил в заключение только изгнания евреев, но и в этом ему было отказано. В 1536 году инквизиция была введена в Португалии. Ее насаждению в этой стране помогал Иоанн Перец де-Сааведра, так называемый ложный нунций Португалии. Этот предшественник Хлестакова чрезвычайно искусно разыгрывал роль папского нунция и пользовался почетом и поборами во имя апостольской миссии. Его обман был обнаружен, обманщика сослали на галеры, даровав, впрочем, вскоре амнистию за услуги вере, но инквизиция все-таки зацвела в обмороченной им стране и затем распространилась по колониям Португалии. Особенно сурово было ее отделение в Ост-Индии, в колонии Гоа. В Германии инквизиторы появились еще задолго до Торквемады, но торжество лютеранства не замедлило свести ее к чуть заметному существованию по католическим владениям. Гораздо дольше существовала она во Франции. Она нашла здесь покровителя в лице набожного Людовика IX или Святого. Людовик IX был воплощением благочестия в тесной связи с нетерпимостью. Он говорил, что рыцарь должен не спорить о религии, а поражать насмерть ее хулителей. Он сам поступал по этой программе. В 1259 году он услыхал на одной из парижских улиц хулу на Бога и велел сейчас же схватить виновного и заклеймить ему губы раскаленным железом, потому что, по его собственным словам, он скорее позволил бы искалечить самого себя, чем допустить такие кощунства. Подобно испанским королям, Людовик ненавидел евреев, а в 1268 году изгнал из своих владений 150 банкиров как нечестивых ростовщиков и конфисковал их имущество. В его нетерпимости не было, по крайней мере, той холодной жестокости рядом с внутренним нечестием, каким отличались впоследствии инквизиторы Испании. Людовик был скорее монах, чем король. Он шесть раз в году причащался и всякий раз с экстазом верующего первых времен христианства. Он мыл руки и рот, прежде чем подойти к Святому Телу, и подходил на коленях, скрестив на груди руки, с громкими воплями и вздохами. Какая-то женщина в глаза сказала ему с пренебрежением, что было бы лучше, если бы кто другой управлял Францией, а не он, Людовик, король миноритов, доминиканцев и попов, и даже сожалела, зачем не выгонят его из государства. Слуги хотели побить обличительницу, но Людовик запретил это и смиренно согласился с ее словами. “Вы правы, – сказал он ей, – я не достоин быть королем, и если бы не воля Господа, было бы лучше, если бы более способный управлял королевством”... Преемники Людовика продолжали покровительствовать инквизиции, даже в эпоху раздоров с Римом, и звание инквизитора сохранилось во Франции почти до самого кануна великой революции. Однако уже в XVII столетии французы с нескрываемою ненавистью к инквизиции и вместе с торжеством присутствовали на представлениях “Тартюфа”, под светской одеждой которого, только против воли автора, скрылась сутана монаха.
