Джон Фаулз - Дневники Фаулз
Отец. Его абсолютная апатия, безразличие к жизни. День он проводит, глядя в окно, разгадывая кроссворды, бродя по дому, побрякивая монетами и поднимая шум из-за сущих мелочей, — ведь только так он может доказать, что существует. Ужасно, когда у человека пропадает всякий интерес к жизни.
2 октября
Внезапный приступ мрачного отчаяния. А день красивый, холодный и ветреный. Но, ох, эта унылая бесконечность города, людей, домов, настроений. В основе всего деньги — без денег даже друзей не заведешь, ни мужчин, ни женщин. Я не могу пойти к ним. Не могу пригласить сюда. Не могу встречаться с девушкой. Ничего не могу себе позволить: ни приличной одежды, ни книг, ни пластинок — ничего. Я живу здесь за чужой счет. Мне следует работать, но я не могу работать по строго установленному графику. У меня нет сил перепечатать написанное, попробовать опубликовать. Нет воли выйти в большой мир.
Здесь я никого не знаю. С тех пор как вернулся сюда в августе, у меня не вырвалось ни одного радостного слова. И вообще я не говорю непосредственно. Все продумываю, вычисляю. И почти забываю, что такое настоящий разговор.
То же самое, как я вижу, происходит и с О. Он все время то охает, то бормочет, то чихает и кашляет — классический случай ипохондрии. И на все отбрасывает мрачную, траурную тень. В основе всех его интонаций слышится стон.
Чувство семейной любви или признаки какой-то привязанности полностью отсутствуют. Не думаю, что все происходит только из-за моей сдержанности. Не понимаю, почему я, эмоциональный, мечтательный и чувствительный в душе, выгляжу таким черствым, холодным и необщительным. Откуда-то должна была взяться эта корка. Что-то ожесточило меня. Мне кажется, виной всему жизнь на жалкой окраине уродливого города. Многие приспосабливаются к такой жизни. Они могут жаловаться, могут искренне переживать, но все же приспосабливаются. Я же не приспособился, хотя и вынужден здесь жить, — вот откуда эта твердая корка. Вижу все эти условности, маски, за которыми пустота.
Я видел другие судьбы, мне есть с чем сравнивать — попытка осмысления была предпринята. Сравнения. Выяснения, как живут другие.
Но выхода нет. Я пишу и пишу, и вижу, что пишу недостаточно хорошо. Но все же — это правда — не теряю надежды, что когда-нибудь смогу писать хорошо, и это единственное, что не дает мне сойти с ума. Помогает сохранять упорство. Впрочем, с ума я не сойду — уж очень прочная образовалась корка. Я просто скачусь в привычную колею. Устроюсь на работу и стану Фаулзом, обычным смертным, не знающим о своей заурядности и беспечно не думающим о конце. Сейчас это представляется невозможным. Но, возможно, однажды я приму забвение.
Работа помогла как-то справиться с депрессией.
В один из самых черных дней, возвращаясь домой после гольфа, я проезжал на велосипеде мимо мальчишки, который замахнулся мячом на приятеля. Когда я был совсем рядом, мальчишка вдруг угрожающе поднял руку и крикнул мне:
— А ну проваливай, слышишь?
В его голосе слышалась необычная грубость, жестокость и даже ненависть. Он говорил с южным акцентом, в нем угадывался будущий громила. От этой мысли мне стало так грустно, что я просто смотрел на него, не говоря ни слова. Это был всего лишь невоспитанный уличный мальчишка, обладавший, как и все такие же ничтожества, талантом говорить в самое неподходящее время бестактные и злые слова. Гомер бы сказал, что в него вселилось враждебное мне божество. Во всяком случае, его поступок был настолько типичен для всего этого грубого, хамоватого и невежественного города, построенного на скорую руку, что, казалось, сам город таким образом обрел голос. Время было чертовски подходящее. Его совет соответствовал отношению между двумя мирами — моим личным, бесконечно малым, и их огромным обывательским.
6 октября
Скандальная ситуация с «Аллен и Райт», там управляющий может украсть 300 фунтов в год без всяких последствий. Его фамилия Вуд. У него, кроме жены, есть еще и любовница, так что деньги ему нужны. В его обязанности входит работа с заказами и вся торговля. Он управляет магазином. Неизвестно, берет он деньги или товары, но прибыль всегда меньше, чем должна быть. В этом году она меньше на 300 фунтов. Прямых улик нет, так что доказать ничего нельзя. Кроме того, он умелый управляющий и знает дело как свои пять пальцев. Ему известны все ходы и выходы, он умеет заказать и продать товар. Если он уволится, продажа тут же пойдет на спад. Ужасно, что такой человек, как он, может не считаться с законами нравственности. Он хозяин положения. О. не может без него обойтись, ему приходится его терпеть. Старая история о слуге, который знает, что незаменим, и извлекает из этого выгоду.
9 октября
Смерть Шейлы.
Внезапная болезнь, паралич задних конечностей и осложнение на печень. Весь день — ветеринар пришел усыпить собаку в 9.30 вечера — был сплошным кошмаром. Она не могла двигаться, и любое прикосновение было для нее болезненным. Ее поместили в чулан под лестницей. Там она сидела и жалобно скулила, а в глазах застыло ужасное — поистине ужасное — выражение. В нем был неподдельный страх — она ведь всегда была довольно робкой, деликатной собакой, — страх перед неведомым, грозным и болезненным наказанием; недоумение; предчувствие смертных мук и утраты жизни; тихое отчаяние от невозможности рассказать нам о своем состоянии. Глаза ее стали необычно большими и кроткими, уши она прижала к голове и смотрела на нас с выражением глубокого, глубочайшего страдания, а мы утратили силу духа из-за невозможности общения. Казалось, нас разделяет пропасть, которая до сих пор была не видна, и собака смотрит на нас с противоположной стороны; но по мере того как ее смерть неизбежно надвигалась, взгляд ее стал каким-то нездешним, словно из другого мира. Ведь страшна не столько сама боль — страшно это грустное взаимное непонимание. Она сидит, сопит и дрожит всем телом, ее огромные глаза устремлены на нас, мы тоже смотрим на нее, она слышит наши голоса и изо всех сил хочет понять, что мы говорим, хочет, чтобы мы ее поняли.
Ветеринар оказался плюгавым человечком, он странно улыбался — одним ртом, а говорил так, словно не был полностью уверен в том, что ему верят. Держался серьезно и встревоженно. В его серьезности, которую он иногда смягчал каламбуром, было что-то клоунское. Пустяковые вещи он произносил с важным видом. Он делал все, что мог, — не очень много по большому счету. Правда, наука эта по-настоящему сложная.
Все были ужасно расстроены. Хейзел сначала пыталась убедить себя, что все не так плохо, но потом, ближе к концу, пряталась за закрытыми дверями, чтобы ее рыдания не были слышны. Окончательно она потеряла самообладание, когда пришел ветеринар, чтобы усыпить собаку. В узком кругу замкнутого существования такая маленькая трагедия принимает большие размеры. Ведь Шейла стала частью жизни семьи — ее присутствие при семейных трапезах, приступы веселой игривости, обязательные вечерние прогулки. Ее удивительные глаза, особая «прелесть», нежная доброта. Другая собака могла и испортиться при таком снисходительном отношении.
