Борис Маркус - Московские картинки 1920-х - 1930-х г.г
А на нашей стороне, между Никитским бульваром и Мерзляковским переулком, за рядом двухэтажных домишек Большой Никитской стоял вдоль бульвара пятиэтажный современный и очень некрасивый жилой дом. Двадцать восьмого года строительства. В его дворе стоит небольшая церковка с одним куполком. Называется она церковью Федора Студита. Построенный дом заслонил собой церковь от бульвара и стал отвратительным фоном для нее со стороны Большой Никитской улицы. Площадь Никитских ворот отделялась от двора рядом двухэтажных домов, в первых этажах которых были разные мелкие лавочки. Особой популярностью у нас пользовался павильон «Соки». Мы очень его любили.
Долгое время церковь стояла в огромном дворе какая-то заброшенная, с одним оголенным барабаном и куполом без креста. По старым фотографиям я знал, что раньше церковь была пятикупольной. Почему же теперь она оказалась с одним? Колокольню у нее снесли почти до основания. Остался один нижний ярус, перекрытый четырехскатной крышей. Так как позже эта церковь была передана нашей школе, стоявшей совсем рядом тут же, на Мерзляковском, то я постарался узнать о ней поподробнее. Стал копаться в книгах. До строительства того некрасивого жилого дома конца 20-х годов здесь оставались мелкие постройки, сохранившиеся с послепожарного времени, но их запросто снесли ради нового строительства.
А задолго до того тут у стен Белого города располагался Филаретов монастырь, и церковь Федора Студита была одной из нескольких церквей этого монастыря, построенного отцом первого царя из династии Романовых Михаила патриархом Филаретом. Поэтому и монастырь назывался Филаретовым. Одного я тогда не мог понять, почему царь звался Михаилом Федоровичем, а не Филаретовичем. Потом-то мне объяснили, что «в миру» отца звали Федором, а уже после пострижения в сан он стал Филаретом.
Перейдем к кварталам, расположенным между Поварской, Большой Никитской и Никитским бульваром. Ведь это же был именно тот квартал, по переулкам которого я ежедневно ходил из школы домой, где жило много моих товарищей, где, наконец, гоняли мы бумажные кораблики по ручьям вдоль тротуаров после обильных дождей или в оттепель. Эта группа кварталов просто-напросто была совсем моей родной.
Прежде всего о всех этих названиях: Столовый, Скатертный, Ножовый, Хлебный, Чашников и прочие. Конечно же, произошли они от того, что здесь, на этом месте, располагалась слобода, в которой жили люди, прислуживавшие царскому дому. Так ведь во многих местах города по занятиям или по имени стрелецкого полковника назывались целые слободы. Вот и наша Поварская объединяла определенных служилых людей. Несколько выпадали такие названия переулков, как Скарятинский, Мерзляковский, Медвежий.
О Скарятинском я быстро узнал, что это по фамилии какого-то именитого домовладельца. Я ничего о нем не слышал и думал, что уж лучше бы переулок Гончаровым назвали. Гончаровы тоже здесь жили, а они для всех нас более знамениты, хотя бы тем, что их род дал Пушкину невесту.
С Мерзляковским же переулком получилось иначе. Я сначала думал, что Мерзляковским его назвали по фамилии русского поэта XVII–XVIII веков А. Ф. Мерзлякова, который написал известную песню «Среди долины ровные», и, кстати, жил именно на этом переулке, в небольшом домике, стоявшем на месте нынешнего пятиэтажного как раз напротив нашей школы. Стал искать в путеводителях, в справочниках. В некоторых книгах я прочитал, что название переулка менялось, что был он и Мамстрюковой улицей по имени жившего здесь князя Дмитрия Мамструковича Черкасского. Вот ведь как, не по имени, не по фамилии, а по искаженному отчеству был назван этот переулок, а потом уже как-то превратился в Мерзляковский. Так утверждают источники, но, признаться, верится в это с трудом. Очень уж отдаленно одно слово напоминает другое. Мне же кажется, что и та и другая версия верны. По князю был Мамстрюковской улицей, а позднее переулком. А по поэту позже стали его называть Мерзляковским. А может быть, и ошибаюсь.
К поварским или столовым названиям наш Мерзляковский не имел никакого отношения. Как не относился к ним и Медвежий, соединяющий Мерзляковский переулок со Скатертным. Вот уж совсем не ясно происхождение этого звериного названия. Думали мы с ребятами, думали, ни к чему не пришли. Кто говорит, что здесь, наверное, держали царских медведей. Чтоб поближе к столовой, к кухне было. Но и кухни и столовые были при дворце, а тут в слободе просто жили люди, работавшие там. Не прошла эта версия. Тем более, что всем было известно, что в те времена царский зверинец был в Измайлове. Кто-то предположил, что просто за стеной Белого города в те времена это было глухим местом, «медвежьим углом». Тоже не очень-то веское предположение. На наезжанной улице, у самых Никитских ворот, в служебной слободе и вдруг «медвежий угол». Нет, не похоже. Просто не могло быть.
Споры спорами, а школа наша как раз на углу этих двух спорных переулков и стояла. И если в школу я прямым путем бегал по Большой Никитской, то назад домой ходил, если не с Юркой на его Молчановку по Мерзляковскому, то, конечно, по этим самым «поварским» переулкам. По Столовому, правда, реже. Он долго не сворачивал на Поварскую, а я любил ходить именно по ней. Поэтому по Столовому не шел, а направлялся прямиком к Скатертному, а по нему уже на Поварскую. А там и домой. На Столовом переулке находилась школа № 3 имени Карла Маркса. В последствие она стала школой № 103, а после слияния с нашей школой лишилась и номера и имени основоположника научного коммунизма. С этой школой у нас были сравнительно хорошие отношения. Среди учителей, пришедших к нам после слияния, оказалось много очень хороших, а параллельные с нами классы, существовавшие сначала отдельно, оказались тоже очень хорошими. Скольких друзей получили мы после слияния. Последние, общие для всех нас, школьные три года были лучшими.
Потом, уже после войны, нашу школу выдворили из здания на Мерзляковском, переданном музыкальному училищу имени Чайковского. Переехала она в здание на Столовом. Вот это уже было совсем обидно. Очень уж привыкли мы к своему старому зданию. Там все дышало событиями, пережитыми за десять лет пребывания там. Там и стены были родными. А в новом здании все было чужое. Только при ежегодных традиционных встречах как-то мирились с новыми стенами. Но родными они так и не стали. И на встречи больше уже не тянуло.
Большой неприятностью для меня, да и не только для меня, было то, что школа утратила имя Фритьофа Нансена. А ведь мы все считали себя «нансеновцами». (Интересно, не считали ли ребята из 3-ей школы себя «марксистами» по аналогии?) В школьном музее можно было посмотреть на материалы, посвященные нашей прежней школе. А позднее во дворе нами сообща был установлен Памятный знак, посвященный погибшим на Отечественной войне педагогам и ученикам обеих школ. На доске были и фамилии моих одноклассников. И сюда мы всегда приходили к своему памятнику.
