Евгений Шварц - Статьи и воспоминания
Из разговоров с Анной Андреевной запомнился еще такой сюжет.
В "Нечете" было помещено два отрывка, озаглавленные "Из поэмы „1913 год"". Я спросил, что это за поэма, окончена она или еще пишется. Анна Андреевна ответила:
– Название условное. Это фрагменты из "Поэмы без героя". Она еще не завершена. Но в ней много о Петербурге. О Петербурге предвоенном, Петербурге 1913 года.
Раскрыв рукопись, я прочел несколько стихов из второго фрагмента: Были святки кострами согреты,
И валились с мостов кареты,
И весь траурный город плыл
По неведомому назначенью. Напомнив эти строки, я спросил: прав ли я, что этот предвоенный, грозный, исполненный обмана и фантастики город воспринимаю в гоголевской традиции?
– Гоголевской? – удивленно спросила Анна Андреевна
– Именно. Ведь стих: "И валились с мостов кареты" – это цитата из "Невского проспекта"!
Я взял с полки томик с гоголевскими повестями и прочитал: "О, не верьте этому Невскому проспекту!.. Всё обман, всё мечта, всё не то, чем кажется!.. Он лжет во всякое время, этот Невский проспект, но более всего тогда, когда ночь сгущенною массою наляжет на него и отделит белые и палевые стены домов, когда весь город превратится в гром и блеск, мириады карет валятся с мостов..."
– Кареты валятся с мостов – это, Анна Андреевна, характерный петербургско-гоголевский образ. И он вошел в ваши стихи...
Анна Андреевна слушала меня внимательно.
– Литературоведчески это точное наблюдение. Возражать трудно. Но уверяю вас, у меня это вышло непроизвольно. О Гоголе я не думала. Видимо, память подсказала этот гоголевский образ – он оказался органичным в моих стихах. Когда я писала о Петербурге, я всегда помнила о пушкинском Петербурге. Он у него не только ликующий, торжественно праздничный, но и грозный, фантастический. Таков он уже в "Медном всаднике".
6В августе 1949 года исполнялось двести лет со дня рождения А. Н. Радищева. К этой дате я готовил однотомник его избранных сочинений. Помимо прозаических и поэтических произведений Радищева я решил включить материалы следствия по его делу и письма его из сибирской ссылки А. Р. Воронцову. Большая часть этих писем писалась по-французски. Переводов до сих пор не существовало.
Для этой работы я рассчитывал пригласить Анну Андреевну. Она, внимательно выслушав мое предложение, решительно отказалась, ссылаясь на трудности. Французский литературный язык XVIII века ей мало известен, а тут еще нужно дать его русский вариант. "Да и кто меня напечатает?" – заключила она вопросом свой отказ. Я продолжал уговаривать Анну Андреевну, заверяя, что хлопоты, связанные с публикацией, я беру на себя.
В итоге переговоров пришли к компромиссному решению: я оставлял Анне Андреевне двенадцатый том архива Воронцова, где были опубликованы письма Радищева. Только после знакомства с ними пусть будет дан ею окончательный ответ.
Через неделю Анна Андреевна позвонила.
– Я решилась, – сказала она. В марте 1949 года Анна Андреевна вручила мне рукопись своего перевода.
– Прочтите хотя бы мой первый перевод – письмо Радищева из Тобольска. Я избегала модернизации и пыталась сохранить стиль Радищева. Прочла "Путешествие". Там, рассуждая о стиле своей оды "Вольность", он признавал, что трудность и негладкость стиха порождались стремлением передать таким образом трудность самого действия, рождения мысли. То же и в письмах.
Я прочел начало: "Уже несколько дней, как сердце мое, если можно так выразиться, истерзанное мукой, расширилось и открылось для радости; мой бездейственный разум, кажется, снова может вернуть себе немного силы. Мой добрый друг, моя сестра, 2-го сего месяца прибыла сюда с двумя моими малолетними детьми и в сопровождении моего брата. Значит, было суждено, что стечением обстоятельств, почти неизъяснимых для меня самого, доведенный до края пропасти, что говорю я, до края, поглощенный пучиною, тем более ужасною, что она грозила мне угасанием чувства, я оказался внезапно выплывшим из бездны и способным еще приблизиться к кумиру рода человеческого – к счастью, коему всякий придает свою форму, воображением своим либо украшая его цветами, либо окружая его кинжалами или ядом. Способен ли я к счастью? Да, милостивый государь мой, я способен".
– Правда, интересно, – сказала Анна Андреевна, когда я кончил читать. – Человек, приговоренный к медленной гибели в далеком остроге Сибири, утверждает, что он еще может быть счастлив. Удивительный характер! Спасибо вам за предложение – мне было интересно работать.
Перевод был одобрен, принят к изданию; Ахматова получила гонорар. Это было очень важно. Предстояло главное – опубликовать не только перевод Ахматовой, но и фамилию переводчика. Письма в переводе были опубликованы, имя переводчика снято...
В сентябре 1949 года я вручил Анне Андреевне однотомник Радищева с ее переводом писем.
В 1952 году отмечалась новая радищевская дата – исполнялось 150 лет со дня смерти писателя. Где-то в конце 1950 года издательство поручило мне подготовить новое издание однотомника Радищева. Я обновил его содержание, но письма из сибирской ссылки оставил. Нужно было спросить Анну Андреевну, не хочет ли она еще раз просмотреть свой перевод, как-то отредактировать его. В назначенный день я вновь посетил Фонтанный Дом. Последний раз мы виделись год назад. За это время новые беды обрушились на нее. Лицо ее стало более суровым, морщинки под глазами обозначились резче. Я поздоровался. Она кивнула, но продолжала настороженно смотреть на меня, будто чего-то ждала.
– Вы что же, не видели "Огонька" с моими стихами?
Я понял, о чем идет речь[1], но не знал, что отвечать. Говорить ли свое мнение или сочувствовать – равно было бы бестактно. После затянувшейся паузы я пробормотал:
– Читал...
– Ну и хорошо. Вы, конечно, помните – когда Державина отдали под суд, он написал оду "Фелица". Вот и я... Поговорим о нашем Радищеве.
В декабре 1951 года новый однотомник был отправлен в набор. В конце апреля 1952 года его подписали к печати. Я вновь указал, что перевод французских писем Радищева осуществлен Анной Ахматовой. Верстку подписали к печати, и в изданном однотомнике было указано имя переводчика! Тороплюсь к Анне Андреевне. Она взяла однотомник, полистала его, открыла страницу 530, где было напечатано первое переведенное ею письмо из Тобольска, прочла его, и губы ее тронула чуть видимая горькая улыбка:
– Неужели после всего случившегося и я когда-нибудь вслед за Радищевым скажу, что могу быть счастлива?..
