Руфь Рома - Повесть и рассказы
Пытаясь завернуть его в шубу, она приговаривала:
— Вот видишь! Ну ничего, ничего, все хорошо… Ты где живешь? Я тебя провожу.
— Чего ты? Не надо!
Мальчишка резко отшатнулся и, брякая коньками о ступеньки, побежал мимо нее вверх. Там он снял коньки, обхватил себя руками, притоптывая мокрыми ботинками, крикнул: «Ух, жарко!» — потом попытался свистнуть, но замерзшие на ветру синие губы не слушались его. Тогда он показал ей язык и пошел, не торопясь, своей дорогой. Сначала вдоль ограды Мойки, потом перешел через улицу и исчез за углом, ни разу не оглянувшись.
Она подняла шубу с мокрого снега. Темная вода бесшумно качалась в маленькой полынье у самого берега Мойки. Какой-то прохожий и дворничиха, вышедшая из подворотни, с удивлением смотрели на нее, когда она одевалась. «Наверное, думают, что я собираюсь купаться». Она прошла мимо дворничихи, застегивая шубу. Перед глазами стояло замерзшее, озорное, упрямое лицо паренька. Она представила себе, как он открывает дверь своим ключом — родители, наверное, еще на работе, — ставит чайник на газ, переодевается, развешивает по стульям мокрые вещички, потом пьет горячий чай, обжигаясь и шмыгая носом. А может быть, захлопнув за собой дверь, плачет, когда никто его не видит. Плачет, освобождаясь от пережитого страха, ревет, всхлипывая, как полагается мальчишке его возраста. Нет, вряд ли ревет, заревел бы сразу, Она опять мысленно увидела его прямую спину, торчащие вразновес уши его шапки, независимый вид, когда он, не оглянувшись, заворачивал за угол…
Внезапно ее мысли тоже как бы завернули за угол. «Значит, так — думала она, — сейчас сложу чемодан, вызову такси, поеду к маме. Если свекровь начнет спрашивать, скажу — уезжаю домой. Начнет кричать, скажу — не кричите, дело решенное. Внизу ждет машина».
1968
ПОДРУГА
Было то время осеннего ленинградского дня, когда в город медленно и неуклонно вползает вечер. За крыши, купола и шпили города еще цепляется свет, а в нижних этажах домов и на воде каналов уже лежит сырая предвечерняя тень.
В дальней аллее Летнего сада на скамье сидел мужчина. Сначала он сидел боком, как бы собираясь уходить, потом встал и задумался, машинально встречая и провожая глазами прохожих, потом опять сел, удобно прислонившись к спинке и широко раскинув сильные руки, потом вскочил и стал ходить вокруг скамейки как привязанный.
Быстро темнело. Прохожих становилось все меньше и меньше. Между черными стволами старинных залатанных лип далеко на Марсовом поле мелькали машины.
Мужчина медленно опустился на скамейку и безнадежно свесил руки меж колен.
В конце аллеи показалась женщина. Ее высокие острые каблуки бесшумно вонзались в песок, светлые волосы отклонялись под ветром, как пламя свечи.
Он не вскочил, а, наоборот, еще плотнее уселся на скамейке. Только в напряженном повороте головы чувствовалось нетерпеливое ожидание.
Каждый шаг, приближавший к нему эту женщину, был маленькой неизбежной частью того большого шага, который сделал он после долгих раздумий и все-таки очертя голову.
— Что случилось? — сразу спросила женщина, присаживаясь на скамейку рядом с ним.
— Ничего. Ничего не случилось, — ответил он, с восхищением разглядывая знакомое лицо — большие прозрачные глаза, короткий нос и маленький бледный рот.
— Что случилось? — ее губы шевелились так, будто она все время выпускала изо рта колечки дыма. — Почему такая таинственность? Вот твоя записка. Что-нибудь с Леной?
— Да ничего не случилось. Просто… Просто я хотел тебя видеть, — мягко сказал мужчина и виновато улыбнулся.
— Но почему здесь? В конце концов, я могла прийти к вам. Что за секреты? Где Лена?
— Лена, наверное, уже дома. А может быть, куда-нибудь ушла. И вообще, при чем здесь Лена?
— То есть как это — при чем? — возмутилась женщина. — Лена моя подруга. Могу я встревожиться, если ты вдруг вызываешь меня сюда, в такую даль, на третью скамейку слева. Могу?
— Ты могла и не прийти. В такую даль.
— Могла, конечно. Я и не хотела приходить, но потом подумала: а вдруг что-нибудь случилось? Я даже хотела позвонить Лене.
— И позвонила?
— Нет.
Он обнял ее за плечи как бы невзначай и сказал:
— Было бы глупо, если бы ты позвонила.
— Но почему глупо? — обиделась она. — Ведь я волновалась. Лена моя лучшая подруга, самая близкая. Я бываю у вас почти каждый день, а ты вызываешь меня сюда. Я подумала — что-нибудь случилось и ты хочешь сказать мне это без нее. Ведь Лена такая нервная, может быть, ты не хочешь при ней говорить.
Мужчина притянул женщину к себе, и ее голова оказалась у него на плече.
— Она нервная, но очень выдержанная, — сказала женщина, устраиваясь поудобнее. — Одна я знаю, сколько ей приходится волноваться то из-за Димки, то на работе. Мне-то она все говорит. Ты тоже заставляешь ее страдать. А она такая умница, такой чудесный человек…
— Помолчи, — тихо сказал мужчина, запуская руку в пышные волосы женщины, так что ее затылок лег на его ладонь.
— Я ничего такого и не говорю, — ответила женщина. — Я много раз думала о Лене — она такая чудесная, добрая, столько сил отдает тебе и Димке, а о себе часто забывает. У нее нет времени даже причесаться как следует. Вечно растрепанная. Прибежит из своей школы, руки в чернилах, — сразу за обед, а потом за тетрадки. Нет, ты ужасный эгоист. Зачем ты меня позвал? Все-таки странно.
Он провел указательным пальцем по ее теплой тонкой шее, закрыв глаза, нарисовал кружок на плоском месте у ключицы и почувствовал, как под его рукой едва ощутимо бьется робкая жилка.
— Нет, ты мне все-таки скажи, зачем ты меня позвал? — снова спросила она вялым голосом. — Не может быть, чтобы у вас с Леной что-нибудь случилось. Ты привык к ней и ничего не замечаешь. Тебе все равно, в конце концов, как она причесана, как одета, как выглядит. Но это, пожалуй, лучше, чем…
Он внезапно наклонился к ней и поцеловал в губы. Она надолго замолчала, а потом снова заговорила, переведя дух:
— Ты с ума сошел! Совсем с ума сошел! Что ты делаешь? А Лена так тебе верит! Она такой чуткий, настоящий человек! А как она помогала тебе, когда ты учился! Все-таки вы, мужчины, никогда этого не цените. Ну, как тебе не стыдно?!
— Замолчишь ты или нет? — хрипло прошептал он и стал целовать ее лицо и шею, а она, покорно поворачивая голову, продолжала говорить:
— Нет, я за нее возьмусь! Я заставлю ее пойти к портнихе — нельзя быть такой распустехой. Если бы у меня были ее возможности, разве я так одевалась бы? И потом, у нее ужасно блестит лицо.
