Пит Шоттон - Джон Леннон в моей жизни
А в итоге все кончилось к удивлению всех, в том числе и меня самого, поступлением в Ливерпульский полицейский колледж. Такой весьма непроизвольный выбор был инспирирован, главным образом, брошюрой этого колледжа, полной фотографий кадетов, играющих в снукер и плещущихся в большом бассейне. Это обещало веселое времяпрепровождение.
Я вовсе не горел желанием действительно стать полицейским, но все же прошел весь курс обучения. Нужно отметить, что тогда само отношение к этой профессии было совсем не таким отрицательным, как в наши дни. Дети тех лет все еще питали иллюзии по поводу традиционного образа дружелюбного и всегда готового помочь английского «бобби». И, во всяком случае, отец Найджела Уэлли был одновременно и офицером и джентльменом.
Во время первого года своей учебы мы с Джоном продолжали регулярно встречаться. То, что я больше не был «Кваррименом», не мешало мне часто бывать с ним в компании во время выступлений группы, которые я с радостью наблюдал уже как зритель.
Кроме того, иногда я даже ощущал некоторое преимущество перед ребятами на сцене, ибо их растущей популярности среди девушек, тэдди-кавалеры нередко противопоставляли свою яростную ревность. Разодетые в сверкающие ковбойские сапоги и рубашки с кисточками и держа в руках кожаные ремни, эти «крутые ребята» имели малоприятную привычку, доставлявшую им удовольствие: забираться на сцену и разглядывать группу «в упор».
Подобное поведение, несмотря на всю нашу расположенность к тэдди-боям, неизменно вызывали в нас ощущение, что мы — безоружные миссионеры, попавшие в дебри джунглей. Обычно такое случалось в глухом хулиганском районе Гарстона. Официально это место носило название Вилсон-холл, но чаще, и более точно, называлось «Кровавые ванны».
Субботние «танцы» в Вилсон-холле, на которых играли «Кварримены», были, по сути, всего лишь предисловием к тотальной войне, начавшейся между бандами.
После одного из таких концертов вултонские Род Джонсон и Джорджи Вилсон в компании еще одного-двух подобных хулиганов решили «проводить нас домой». Эта легендарная пара злонамеренных молодых работяг достаточно долго угрожала лидеру «Кваррименов», чтобы тот извлек из этого урок. По их поведению было совершенно ясно, что на сей раз они хотят сдержать свои обещания. Убегая во весь дух, словно от смерти, мы с Джоном бросили «чайную басуху», которую несли с собой, и в самую последнюю секунду успели запрыгнуть на заднюю площадку двухэтажного автобуса. К счастью, в тот вечер Джон был без своей гитары.
Однако, наша радость была недолгой. Уже на следующей остановке длинноногие Род, Вилло и их дружки нагнали автобус и заскочили в него. Они почти сразу нашли нас на втором малолюдном этаже, где мы прятались за задними сиденьями у самой лестницы. Без лишних разговоров, они тут же пустили в ход кулаки, а мы с Джоном старательно прикрывали лицо руками. Поскольку эти жлобы были намного старше, выше и хулиганистей нас, будущее казалось абсолютно безнадежным до того мгновенья, когда автобус подъехал к следующей остановке и Джон, неожиданно совершив эффектный прыжок, слетел вниз по лестнице.
Наши мучители тут же бросились по горячим следам своей главной «добычи», ибо я их интересовал лишь постольку-поскольку, и выскочили из автобуса, который уже медленно ехал вдоль обочины. Посмотрев в заднее стекло, я увидел удаляющиеся фигуры Рода и Вилло, с тупым видом стоящих на тротуаре и никак не сообразящих, куда мог убежать Джон. Но, к их великой досаде и моей великой радости, он словно в землю канул.
Оказалось, что Джон вовсе не выпрыгивал из автобуса. Вместо того, чтобы бежать ночью куда глаза глядят (что сделал бы любой другой), он просто соскочил на первый этаж и скромно сел между двух старушек. Там я его и нашел — целого и невредимого, но только очень бледного. Так он еще раз спасся от беды благодаря своей сообразительности и хитрости.
Что касается «чайной басухи» «Кваррименов», то она на несколько недель стала достопримечательностью вултонских окраин. Получая постоянные пинки от проезжающего транспорта, она дефилировала между тротуаром и серединой дороги. В последний раз, когда я ее видел, она каким-то образом почти добралась до трамвайной линии.
Как ни странно, но годы учебы в полицейском колледже оказались гораздо более приятными, чем я ожидал. Выяснилось, что многие кадеты поступили в него из тех же соображений, что и я. Дисциплина там была очень слабой и все мы могли только желать продолжения подобного хода дел всю жизнь. Помимо плавания и игры на биллиарде, меня приводили в восторг и сами занятия, где на первом плане стояло трехмесячное обучение по всем подразделениям сил полиции, т. е. дорожная инспекция, уголовное отделение и местные тюрьмы. Наиболее интересными на наш взгляд были отряд полиции по борьбе с проституцией, игорными домами и т. д. и архивный отдел, где мы могли изучать досье на самые колоритные темы, связанные с проституцией, изнасилованиями и тому подобным. Для английского подростка, росшего в сексуально репрессированные 50-е, все это было настоящим образованием!
По случайности, ежегодная церемония окончания колледжа проводилась на поле, непосредственно примыкающем к дому Пола МакКартни. И вот, в завершающий день первого года своей учебы, чеканя шаг вместе с остальными кадетами колледжа на торжественном марше, я вдруг увидел на крыше его дома Джона, Пола и Джорджа с ведрами на голове и швабрами на плечах, изображавших пародию на наш парад. Думаю, незачем объяснять, каких усилий мне стоило сохранить серьезное выражение лица и не сбиться с шага.
Как только церемония окончилась, я сразу бросился в дом МакКартни. «Это что за х…ня, Джон?! — взорвался я. — Из-за тебя я опять чуть не вляпался в г…!»
К тому времени я уже не хотел подвергать опасности свое пребывание в полицейском колледже.
Что касается Джона, то его первоначальный энтузиазм по поводу Художественного колледжа быстро пропал. Ожидая учебы в богемной среде, где можно было бы развивать свои уникальные артистические таланты, он обнаружил, что имеет очень мало общего с сокурсниками, которые предпочитали разбиваться на снобистские группировки, и в целом отвергали рок-н-ролл, предпочитая ему традиционный джаз, а Джон его всегда ненавидел. Но хуже всего было то, что его художественный класс казался ему не таким вдохновляющим, как наши уроки в Квари Бэнк.
На занятиях по каллиграфии Джон должен был проводить большую часть времени за вычислением размеров различных букв алфавита.
«Это все та же проклятая арифметика», — ворчал он.
Даже когда он получал возможность порисовать, его отчитывали за нетрадиционное чувство пропорции и перспективы, которые, как говорили преподаватели, были просто «НЕНОРМАЛЬНЫМИ».
